Рось квадратная, изначальная

Выжига метнулся к зарослям, высматривая на бегу самую толстую иву, какая окажется поблизости, и, отыскав подходящую, моментально взлетел чуть ли не на макушку. Ива опасно затрещала, прогибаясь, но выдержала его вес. Он глянул вниз и зябко вздрогнул.

Степной ханыга уже сидел под ним, у подножия ивы. Задрав кверху морду и оскалив усыпанную белыми клыками пасть, зверь взыскующе смотрел ему прямо в глаза. Роста он был небольшого, человеку по бёдра, но сила его была известна. Поджарое мускулистое тело в прыжке способно было свалить лошадь.

Из горла зверя снова вырвалось глухое рычание, длинный раздвоенный язык высунулся из пасти, коснулся влажных чёрных губ, прошёлся по клыкам и спрятался обратно. Голодный, падаль этакая, даже не скрывает…

Три шага, разделявшие их в высоту, сразу показались Выжиге расстоянием недостаточным. Лицо его перекосилось от страха, и он поспешно поджал ноги. Лезть выше было уже невозможно, дальше шли только тонкие ветки, которые не выдержали бы и ребёнка.

Ну что за напасть такая? Хоть плачь! Сначала строф споткнулся, затем чуть в озере не утоп, потом дурная птица решила в догонялки поиграть, а теперь вот, пожалуйста – стоит сорваться вниз и… И конец тревогам и мучениям. Он снова вспомнил все ругательства, какие только знал в жизни. Что же придумать, пёсий хвост? Как отогнать зверя? Ведь по своей воле не уйдёт…

– Кря?

От неожиданности слав чуть не сорвался с макушки. Проклятые нервы… Так и есть, строф решил подойти поближе. Из любопытства. Или из вредности. Или по глупости своей птичьей, что вернее всего.

– Клюв тебе в глотку! – заорал Выжига во весь голос, не столько пытаясь напугать бегунка, сколько от собственного испуга.

– Кря? – явно прислушиваясь, переспросил камил.

– Тебе, тебе, дудак бескрылый! – надрывался в крике Выжига. – И лапу в задницу по самое не хочу! Проваливай отсюда, ему за тобой не угнаться! Ну беги же, дубина, пока перья не растерял!

Тут Выжига заметил, как хищник повернул голову и красные уголья глаз вспыхнули ярче при виде аппетитной тушки, каковой, к своему несчастью, обладал строф. Камил тоже его наконец заметил и застыл как вкопанный. То ли парализованный от птичьего ужаса, то ли просто не понимая исходящей от ханыги угрозы.

– Беги…

Поперхнувшись, Выжига умолк.

Ханыга неторопливо затрусил к строфокамилу, явно не сомневаясь в своём успехе. А строф как стоял, так и остался стоять. Даже ни разу не крякнул.

– Конец тебе, птичья душа, – обречённо прошептал Выжига. – И мне конец тоже. Большой такой конец… На двоих.

Глава пятнадцатая, в которой Благуша старается сделать доброе дело

У страха глаза велики, но ноги ещё быстрее.

Апофегмы

А неплох вагончик-то, подумал слав, присматриваясь на ходу к внутренней отделке каморного. Выстланный красной ковровой дорожкой по всей длине коридор шёл по центру вагона, как и в общих, разделяя его на две равные продольные половинки. Но здесь по обе стороны от Благуши тянулись вереницы дверей, прорезанных в гладком, полированном дереве стен, для каждой каморы – свой вход. Да ещё в каждой дверце на уровне лица имелось прикрытое изнутри шторочками-занавесочками смотровое окошко размером ладони две на две, предназначенное для обозрева посетителей. В коридоре не было ни души, тишина стояла ватная, оттеняемая только шелестом бегущих под вагоном колёс; то ли и тут все седуны дрыхли напропалую, то ли ещё какими тихими делами занимались, но слышно их не было. И чисто, ну прямо как в доме родном. Это тебе не замусоренный, заплёванный пол в общих вагонах. Шикарно жить не запретишь!

А ведь мог бы он и в каморном поехать, прикинул Благуша, бабок вполне хватало. Даже Минуту мог бы пригласить… Славно бы уединились, оторви и выбрось… Только дорога ещё длинная, и думать надо о завтрашнем дне. Ничего, перебьётся. Да и кто такая ему эта Минута? Конечно, девица симпатичная, вежливая, улыбчивая – славная, одним словом. Но и только. Его же – Милка ждёт. А формы у Милки куда приятней и на взгляд, и на ощупь будут, чего только грудь да бёдра стоят, эх, оторви и выбрось, быстрее бы вернуться да облапить милую! В жизни большего удовольствия не получал! А у «славной» Минуты – кожа да кости, поди, под храмовым плащиком, и росточком не вышла, всего-то ему по подбородок будет. Минута и есть.

Благуша распахнул дверь в конце вагона, насторожённо выглянул в тамбур. А вдруг недостающий Пивень здесь? Но нет, пусто, лишь в окнах бесшумно стелется степь, кланяясь травами на ветру, да изредка мелькают веховые олди. А тамбур-то здесь куда просторнее, чем прежние, обратил внимание Благуша, меряя его шагами, – десять шагов в длину! Понятое дело, для махиниста – все условия!

Остановившись перед дверью, ведущей уже в нутро самой Махины, он занёс было кулак, чтобы постучать, но сразу не решился, так и замер с поднятой рукой, испытывая чуть ли не священный трепет перед махинистом. Это ж какой талантище нужно иметь, чтобы управлять такой сложной штукой, как Махина!