Росас

— Я посоветуюсь с ним.

— Делайте, как вы хотите, сеньор Арана.

— При первой возможности я посоветуюсь с ним.

— Хорошо, сеньор! — отвечал британский министр, поднимаясь со своего места и берясь за шляпу.

— Вы уже уходите?

— Да, сеньор, министр.

— И вы также, сеньор дель Кампо?

— К сожалению, да!

— Но вы зайдете еще ко мне?

— При первом же удобном случае, если только я не обременю ваше превосходительство.

— Меня обременить! Мне надо о массе вещей поговорить с вами.

— Это для меня величайшая честь.

— Итак, до свидания!

Сеньор Спринг и дон Мигель вышли вместе, в душе смеясь над этим беднягой, носившим титул министра иностранных дел.

— Не угодно ли вам выпить стакан пунша у меня, сеньор дель Кампо? — спросил министр, подходя к своей карете.

— С большим удовольствием! — отвечал дон Мигель. И они вместе сели в карету.

В то же самое время с двух противоположных сторон показались два человека, направлявшиеся к дому министра.

Это были дон Бернардо Викторика и падре Гаэте.

Когда дон Мигель и сеньор Спринг ехали к прелестной даче английского министра, разговор у них, конечно, опять обратился к тому документу, о котором они уже столько говорили и который чрезвычайно интересовал их обоих.

ГЛАВА VII. Сеньор временный губернатор

Падре Гаэте тщетно пытался ускорить свои шаги, чтобы войти в дом дона Фелипе Араны ранее начальника полиции, который, пройдя через двор, вошел в кабинет временного губернатора в то время, как почтенный падре Гаэте, имевший свои личные причины не желать разговора с министром в присутствии дона Бернардо Викторики, вошел в гостиную, где и рассыпался в приветствиях перед сеньорой доньей Паскуалитой Арана, простой, наивной, доброй дамой, ничего не понимавшей в политике и ставшей федералисткой только потому, что ее муж принадлежал к федералистам.

— Что нового, сеньор Викторика? — спросил министр, обменявшись приветствиями и делая дону Кандидо знак продолжать писать.

Достойный профессор, заметив начальника полиции, поспешил приветствовать его низкими поклонами.

— В городе — ничего, сеньор дон Фелипе, — отвечал Викторика, закуривая сигаретку и не обнаруживая ни малейших знаков почтения к его превосходительству временному губернатору.

— А что вы думаете о Лавале?

— Я?

— Да, что вы думаете о том, что он так близко от нас?

— Было бы лучше, если бы он пошел назад, сеньор дон Фелипе.

— Не предвидите ли вы, что этот человек поднимет всю страну?

— Он для этого и пришел сюда!

— Но что же худого мы ему сделали? Разве мы не позволяли ему спокойно жить в западном поясе, совсем ни в чем не стесняя его?

— Как вы думаете, такое поведение будет наказано Богом?

— Я этого не знаю, сеньор, но во всяком случае, предпочел бы, чтобы он был наказан людьми, так как Бог далеко, а Лаваль близко.

— Да, слишком даже близко. Знакомы ли вы с журналом его марша?

— Нет, сеньор.

— Скажите мне, дон Кандидо, вы сделали копию с маршевого журнала?

— Она готова, высокочтимый сеньор! — отвечал частный секретарь с глубокой почтительностью.

— Прочтите ее.

Дон Кандидо откинулся назад в своем кресле, поднес бумагу к своим глазам и прочел следующее:

Марш армии изменников и нечестивцев унитариев с одиннадцатого числа текущего месяца и пр. и пр.

— Вы видите, что делает этот человек! — произнес дон Фелипе, когда секретарь окончил свое чтение.

— Да, сеньор, я даже с удовольствием замечаю, что он не идет так прямо и быстро, как был бы должен.

— Но он идет, и в тот день, когда о нем менее всего будут думать, появится в городе.

— Что же делать? — отвечал Викторика, про себя потешаясь над тем страхом, который легко было заметить у министра.

— Что делать? Вот уже три ночи, как я не сплю, сеньор Викторика, и если случайно засыпаю, то тяжело охаю, как мне говорила Паскуалита.

— Очевидно, вы больны, сеньор дон Фелипе.

— Телом — нет, благодаря Богу, так как я веду очень правильную жизнь, но я болен душой!

— А, душой!

— Конечно! Я не привык к таким вещам! Я никогда не причинял никому зла.

— Унитарии говорят не то.

— То есть, я никого не приказывал расстрелять. Я знаю, что, если они справедливы, то оставят меня в покое. Чего я желаю? Жить по христиански, воспитывая своих детей, и окончить сочинение о святой деве Росарии, которое я начал в 1804 году и с тех пор не мог завершить, так как занятия отнимали у меня все свободное время. Вот почему, если Лаваль человек справедливый, то он не обагрит своих рук в моей крови и…

— Извините меня, сеньор дон Фелипе, по мне кажется, вы оскорбляете знаменитого Ресторадора и всех защитников федерации.

— Я?

— Да.

— Что вы говорите, сеньор дон Бернардо!

— Я говорю, что вы оскорбляете Ресторадора и федералистов, предполагая хоть одну секунду, что каналья Лаваль может восторжествовать.

— Кто же вам говорил, что он не восторжествует?

— Его превосходительство Ресторадор.

— А, он это сказал!

— И мне кажется, что не временному губернатору опровергать это.