Росас

Мы прибавим только, что под тем предлогом, что он вымок, экс-профессор дона Мигеля наскоро простился со своими новыми друзьями, и, так как по естественной реакции его организма искусственное мужество, давшее ему возможность избежать опасности, почти немедленно сменилось слабостью, он был вынужден зайти в ближайшую гостиницу и выпить чашку кофе, чтобы иметь силы дойти до дома дона Мигеля, причем обещал себе напомнить последнему о бесчисленных опасностях, которым он подвергается с тех пор, как дон Мигель заставил его вступить на арену политической жизни.

ГЛАВА IX. Где говорится о многих интересных вещах

Во время всякой революции, когда идеи, составляющие ее основу, не настолько еще назрели, чтобы народ мог их понять, а следовательно, и признать, потому что их время еще не наступило и яркий свет цивилизации затемнен тенью варварства, которое изо всех сил старается погасить этот свет, тогда-то, подобно мутному илу, и всплывают на поверхность жизни реакционные принципы, они сталкиваются, соединяются, сгущаются, так сказать, и наконец, воплощаются в одном человеке, соединяющем все эти дурные элементы.

В Буэнос-Айресе воплощением реакции был Росас.

Росас, прекрасный гаучо в полном смысле этого слова, присоединил к своему воспитанию и своим диким инстинктам и все пороки цивилизации: он умел лицемерить, лгать и предавать.

Однако, он обязан был верностью той реакции, которая была воплощена в нем, так как знал, что в тот день, когда он изменит ей сам, будет первой ее жертвой. Верный своему происхождению и принятой на себя миссии, он предоставил все привилегии в обществе Буэнос-Айреса гаучо, их идеям и привычкам, как только почувствовал себя главой реакции.

Буэнос-Айрес со стоном согнулся под этим ненавистным игом. Теперь уже не федералисты и унитарии стояли лицом к лицу, а прогресс и цивилизация, олицетворяемые унита-риями, с одной стороны, и коварство в лице федералистов, то есть гаучо, — с другой.

Интересно познакомиться поближе с этой странной расой. Эти существа по своим инстинктам приближаются к дикарям, но по религии и языку они близки к цивилизованному обществу.

Аргентинский гаучо не имеет себе подобного в целом свете: его нельзя сравнить ни с арабом, ни с цыганом, ни с индейцами американских пустынь. Он не похож ни на кого из них — он сам по себе.

Природа — его первая наставница, он родился среди наиболее диких ее явлений, вырастает в борьбе с нею и от нее же получает образование.

Необъятность, дикость и суровость его родных саванн — вот впечатления, которые с детства закаляют его дух.

Одинокий, предоставленный самому себе, отторгнутый, так сказать, от общения с жизнью цивилизованных людей, постоянно в борьбе со стихиями и опасностями, он мужает сердцем, в нем зарождается гордость по мере того, как он торжествует над препятствиями, попадающимися ему на каждом шагу. Его мысли становятся смутными, его кругозор суживается вместо того, чтобы расширяться. Природа проявляет в нем свои неизменные и вечные законы; свобода и независимость — эти могучие инстинкты человечества, делаются непременными условиями жизни гаучо.

Лошадь доканчивает дело природы: материальный элемент оказывает свое моральное действие. Родясь, как говорят, на лошади, гаучо забывает необъятность пустынь, так как перелетает их вихрем на своем коне. Конь одновременно и его друг, и его раб. Сидя на нем он не боится ни природы, ни людей. На нем он предстает воплощением грации и изящества, которые не свойственны ни американскому индейцу, ни европейскому всаднику.

Патриархальная жизнь, которую гаучо ведет или по необходимости, или из-за пристрастия к ней, дополняет его физическое и моральное воспитание. Эта жизнь делает его сильным, ловким, смелым, она дает ему то равнодушие к виду крови, которое так влияет на его нрав.

Эта жизнь и это воспитание и дают гаучо понятие о своем превосходстве над жителями городов, которые, совершенно естественно, независимо от его воли, внушают ему глубокое презрение.

Горожанин плохо сидит на лошади, он не способен обойтись без посторонней помощи в пампе и в пустыне, еще более не способен достать себе те вещи, в которых чувствует непреодолимую нужду, наконец, житель города не умеет остановить быка неизменным лассо гаучо, ему противно погрузить свой нож по самую рукоятку в горло животного и он не может видеть без дрожи своей руки, обагренной кровью.

За все это гаучо и презирает его; презирает он и законы, так как они выходят из городов, а вольный сын пампы не нуждается в посторонней помощи, имея свою лошадь, лассо и пустыни, где он может жить, не боясь никого.

Вот эта-то раса, или этот класс людей, и образует, собственно говоря, аргентинский народ, подобно урагану проносятся гаучо вблизи городов.

Однако представители этой неукротимой расы способны чувствовать почтение и уважение к неизвестным лицам, именно тем, которые обладают наиболее замечательными качествами, характеризующими гаучо. И эти люди делаются первыми между равными.