Росхальде

– Конечно, Пьер. Я всегда дома, когда у меня гости. Мы навестим мою обезьяну. Это самец, его зовут Пендек, и у него нет хвоста, но зато есть белоснежные бакенбарды; затем мы возьмем ружья, сядем в лодку и поедем охотиться на крокодилов.

Пьер от удовольствия покачивался из стороны в сторону. А дядя продолжал рассказывать о своих плантациях в малайских джунглях, и говорил он так занятно и так долго, что мальчик в конце концов устал и уже не поспевал за рассказом. Он снова склонился над своей картой; зато его отец продолжал внимательно слушать разговорившегося друга, который неторопливо и спокойно рассказывал о работе и об охоте, о поездках верхом и на лодке, о легких прелестных селениях из бамбука, в которых живут кули, об обезьянах, цаплях, орлах и мотыльках, и его тихая уединенная жизнь в тропическом лесу была, на взгляд художника, такой соблазнительной и таинственной, что ему казалось, будто он разглядывает в щелку богатый, пестрый и благословенный райский уголок. Он слушал рассказы о спокойных, могучих реках в джунглях, о зарослях высоченных папоротников и бескрайних, колышущихся под ветром равнинах, поросших диковинной травой в рост человека, о переливающихся красками вечерах на берегу моря, о коралловых островах и голубых вулканах, о диких, неистовых ливнях и сверкающих грозах, о мечтательно-задумчивой дремоте на широких тенистых верандах белых плантаторских домиков, о сутолоке китайских городов и о часах вечернего покоя на берегу выложенного камнем пруда рядом с мечетью на одном из островов Малайского архипелага.

И снова, как уже бывало не раз, Верагут размечтался о далекой стране, в которой жил его друг. Он не догадывался, насколько влечения и потаенные желания его души совпадают со скрытыми намерениями Буркхардта. Его влекли к себе, наполняя душу тоской, не только блеск тропических морей и островных побережий, не только буйство лесов и рек и пестрота полуголых первобытных народов, но и в еще большей мере удаленность и спокойствие края, в котором его страдания, заботы, борьба и лишения поблекнут и отойдут на задний план, с души спадут сотни мелких повседневных обязанностей, и он очутится в новой и чистой атмосфере, свободной от вины и мучений.

День клонился к вечеру, тени становились длиннее. Пьер давно убежал, Буркхардт постепенно затих и наконец задремал, но картина была почти готова, и художник смежил на минуту усталые глаза, уронил руки и с почти благоговейным усердием впитывал в себя глубокую, прогретую солнцем тишину и близость друга, наслаждаясь целительной усталостью после удавшейся работы и приятным чувством нервной разрядки. Помимо упоения творчеством и самоотверженной работы, эти приятные мгновения усталой расслабленности, напоминающие безмятежные сумеречные состояния между сном и бодрствованием, уже давно приносили ему, пожалуй, самое глубокое и самое отрадное удовлетворение.

Стараясь не разбудить Буркхардта, Верагут тихонько поднялся и осторожно отнес мольберт в мастерскую. Там он снял холщовый халат, вымыл руки и сполоснул холодной водой слегка уставшие глаза. Спустя четверть часа он вышел из мастерской, бросил короткий испытующий взгляд на лицо спящего друга и разбудил его знакомым свистом – двадцать пять лет тому назад этот свист служил им тайным сигналом и опознавательным знаком.

– Надеюсь, ты выспался, старина, и теперь сможешь рассказать мне еще кое-что о своих краях, – ободряюще попросил он. – За работой я слушал тебя вполуха. Ты говорил о фотографиях; если ты взял их с собой, мы могли бы взглянуть на них.

– Само собой. Пошли!

Огго Буркхардт много дней ждал этой минуты. Уже давно он мечтал заманить Верагута в Восточную Азию – пусть поживет там какое-то время. Теперь, когда ему представилась последняя возможность, Буркхардт основательно подготовился к этому разговору заранее. Когда они сидели в комнате Буркхардта и в вечерних сумерках беседовали об Индии, он доставал из своего чемодана все новые альбомы и папки с фотографиями. Художник был восхищен и поражен их полнотой и многообразием, Буркхардт сохранял спокойствие и, казалось, не придавал всем этим листкам особого значения, но втайне с большим нетерпением ждал, как отреагирует на них художник.

– Какие прекрасные снимки! – Верагут не скрывал удовольствия. – Ты сам их делал?

– Часть из них сам, – равнодушно отозвался Буркхардт, – но некоторые принадлежат моим тамошним знакомым. Мне хотелось показать тебе, какие у нас ландшафты.