Росхальде

— Ну же, Альбер, садись! — Она поставила на пюпитр нотную тетрадь. При этом рукав ее задел серебряную корзиночку с розами, стоявшую на рояле, и с десяток бледных лепестков осыпался на полированное черное дерево.

Юноша сел на фортепианный стул и заиграл. Смущенный и рассерженный, он играл, словно выполняя докучливую обязанность, быстро и равнодушно. Минуту-другую отец внимательно слушал, потом погрузился в раздумья, в конце концов вдруг встал и тихонько вышел вон, не дожидаясь, когда Альбер закончит. Уходя, он слышал, как юноша со злостью барабанит по клавишам, а затем резко обрывает игру. «Вы ничего не потеряете с моим отъездом, — думал художник, спускаясь по лестнице. — Господи Боже мой, как же мы далеки друг от друга, а ведь когда-то были чем-то вроде семьи!»

В коридоре ему навстречу выбежал Пьер, сияющий и в большом волнении.

— О-о, папа, — воскликнул он, переводя дух, — как хорошо, что ты здесь! Представляешь, у меня есть мышка, маленькая живая мышка! Смотри, вот она, в руке… видишь глазки? Ее поймала рыжая кошка, играла с нею и ужас как мучила, отпустит ненадолго, даст отбежать и снова ловит. Тогда я быстренько вмешался и выхватил мышку у нее из-под носа! Что нам теперь с нею делать?

Разгоряченный от радости, он смотрел на отца и все же испуганно вздрогнул, когда мышка в его кулачке зашевелилась и громко запищала от страха.

— Давай выпустим ее в саду, — сказал отец, — идем!

Он велел принести зонтик и увел мальчика с собой. С просветлевшего неба падали редкие капли, мокрые гладкие стволы буков блестели чугунной чернотой. Среди разросшихся, туго переплетенных меж собою древесных корней оба остановились. Пьер присел на корточки и стал медленно разжимать кулачок. Лицо у него разрумянилось, светло-серые глаза горели напряженным вниманием. И вдруг, словно уже не в силах терпеть, он резко раскрыл ладошку. Мышка, махонький детеныш, со всех ног кинулась прочь, но чуть поодаль замерла возле толстого корня. Было видно, как ее бочка́ раздуваются от тяжелого дыхания, а блестящие черные глазенки пугливо озираются по сторонам.

Пьер громко вскрикнул и хлопнул в ладоши. С перепугу мышка, как по волшебству, исчезла под землей. Отец бережно пригладил густые волосы мальчугана.

— Пойдешь со мной, Пьер?

Малыш вложил руку в ладонь отца, и они пошли дальше.

— Теперь мышка уже дома у своих мамы и папы, рассказывает им, что случилось.

Пьер болтал без умолку, взахлеб, а художник чувствовал в ладони теплую ручку, и при каждом слове и восклицании ребенка сердце у него трепетало, снова погружаясь в неволю и тяжкие чары любви.

Ах, никогда в жизни он уже не изведает такой любви, как к этому мальчугану. Никогда больше не будет мгновений, преисполненных жаркой, лучистой нежности, и легкой, невесомой самозабвенности, и кипучей, тоскующей сладости, — мгновений, какие он переживал с Пьером, с этим последним, прекрасным образом его собственной юности. Его грациозность, его смех, свежесть его маленького, самоуверенного существа были последним радостным, чистым звуком в жизни Верагута, так ему казалось; они были для него словно последний пышно цветущий поздней осенью в саду розовый куст. В нем еще держатся тепло и солнце, лето и садовая радость, а когда ненастье или иней отнимают у него листья, приходит конец всей прелести и всякому намеку на блеск и радость.

— Почему ты все-таки не любишь Альбера? — неожиданно спросил Пьер.

Верагут крепче сжал детскую руку.

— Отчего же, я люблю его. Просто он больше любит маму, чем меня. Тут ничего не поделаешь.

— По-моему, он тебя вообще терпеть не может, папа́. И знаешь, он и меня теперь не любит так, как раньше. Только все время играет на рояле или сидит один у себя в комнате. В первый день, когда он приехал, я рассказал ему про свой сад, который сам посадил, и он тогда сразу посмотрел на меня с таким уважением, а потом сказал: «Завтра мы поглядим на твой сад». Но после вовсе про него не спрашивал. Он плохой товарищ, вдобавок у него уже есть усики. И он всегда у мамы, я почти никогда не могу побыть с ней один.

— Так ведь он приехал всего на несколько недель, мальчик мой, не забывай. И если ты застаешь маму не одну, то всегда можешь прийти ко мне. Тебе не хочется?

— Это не одно и то же, папа. Иногда мне хочется прийти к тебе, а иногда больше хочется к маме. И ты всегда ужасно занят работой.

— На это тебе, Пьер, вовсе не нужно обращать внимание. Если хочешь прийти ко мне, приходи когда угодно — слышишь? Когда угодно, даже когда я работаю в мастерской.

Мальчик не ответил. Смотрел на отца, тихонько вздыхал и выглядел расстроенным.

— Тебя это не устраивает? — спросил Верагут, смущенный выражением детского лица, которое всего несколько мгновений назад светилось бурным мальчишечьим восторгом, а теперь замкнулось и казалось не по годам взрослым.

Он повторил свой вопрос.

— Скажи мне, Пьер! Ты мною недоволен?

— Доволен, папа́. Но я не очень люблю заходить к тебе, когда ты пишешь. Раньше я иногда приходил…

— Ну, и что же тебе тогда не нравилось?