Росхальде

Сражаясь с этими грозными предчувствиями и робея ясных мыслей, а тем паче решений, вся натура художника, будто в последний раз, вновь напряглась до предела, точно гонимое животное перед спасительным прыжком, и в эти дни внутреннего смятения Йоханн Верагут создал в отчаянном порыве одно из величайших и прекраснейших своих произведений — играющего ребенка меж двух склоненных горестных фигур родителей. Несомые той же почвой, обвеянные тем же воздухом и озаренные тем же светом, фигуры мужчины и женщины дышали смертью и жесточайшим холодом, тогда как ребенок меж ними блаженно лучился словно бы собственным светом. И когда позднее, наперекор его собственной скромной оценке, иные поклонники причисляли художника к подлинно великим, то в первую очередь из-за этого полотна, в котором говорила сама боль души, хотя оно не притязало быть ничем, кроме как совершенным образцом ремесла.

В часы работы Верагут забывал о слабости и страхе, о страдании, и вине, и неудавшейся жизни. Не был ни радостен, ни печален; весь во власти своего произведения, целиком им поглощенный, он дышал холодом творческого одиночества и ничего не требовал от мира, который для него исчез и канул в забвение. Быстро и уверенно, выпучив от напряжения глаза, он стремительными мелкими мазками наносил краску, углублял тень, добавлял свободы и мягкости трепещущему на свету листочку или игривому локону. Причем нимало не задумывался, что́ выражает его картина. Здесь все ясно, то была идея, озарение; теперь же речь шла не о значениях, чувствах и мыслях, но о чистой реальности. Он даже вновь сгладил, почти стер выражение лиц, сочинительство и рассказывание для него важности не имели, и складка плаща у колена была так же знаменательна и священна, как склоненный лоб и сжатые губы. На картине должны предстать только три человека в совершеннейшей предметности, каждый связанный пространством и воздухом с другими и все же обвеянный той уникальностью, что выделяет каждый глубокий образ из несущественного мира отношений и наполняет созерцателя трепетным удивлением перед фатальной необходимостью всякого явления. Так с картин усопших мастеров глядят на нас неведомые люди, чьих имен мы не знаем и не стремимся узнать, — люди более чем живые, загадочные, как символы всего сущего.

Работа продвинулась уже далеко, картина была почти готова. Завершение прелестной детской фигуры он оставил себе напоследок, намеревался приступить к ней завтра или послезавтра.

Минул полдень, когда художник, ощутив голод, посмотрел на часы. Поспешно умылся, переоделся и отправился в господский дом, где нашел в ожидании за столом только жену.

— Где мальчики? — удивленно просил он.

— Поехали кататься. Разве Альбер не заходил к тебе?

Лишь теперь Верагуту вспомнился визит Альбера. Рассеянно и слегка смущенно он приступил к еде. Госпожа Адель наблюдала, как он небрежно и устало режет кушанья. Вообще-то она уже не ожидала его к столу и, глядя на его утомленное лицо, почувствовала что-то вроде сострадания. Молча подкладывала еду, наливала в бокал вино, и он, угадывая неопределенную симпатию, надумал сказать ей что-нибудь приятное:

— Альбер что же, хочет стать музыкантом? По-моему, у него большой талант.

— Верно, он талантлив. Не знаю только, годится ли в артисты. По всей видимости, он подобным желанием не горит. И вообще не выказал покуда особого интереса ни к какой профессии, его идеал — этакий джентльмен, который учится, а равно занимается спортом, общением и искусством. Обеспечить себя таким образом едва ли возможно, со временем я ему объясню. Но пока что он прилежен, у него хорошие манеры, и я не хочу без нужды чинить препоны и тревожить его. После выпускных экзаменов ему все равно придется сначала пойти на военную службу. А позднее будет видно.

Художник промолчал. Он чистил банан и с удовольствием вдыхал аромат спелого фрукта, сытный и мучнистый.

— Если ты не против, я бы охотно выпил здесь кофе, — наконец сказал он.

В голосе его сквозили осторожная благожелательность и легкая усталость, будто ему было бы приятно немножко отдохнуть здесь душой.

— Я сейчас же распоряжусь, чтобы принесли кофе… Ты много работал?

Вопрос вырвался у нее совершенно невольно. Она не преследовала никакой цели, хотела только, коль скоро выдался на редкость добрый час, проявить чуточку внимания, а с непривычки это было нелегко.

— Да, я несколько часов писал, — сухо ответил муж.

Вопрос неприятно задел его. У них вошло в привычку никогда не говорить о его работе, и многие из более-менее новых картин она вообще не видела.

Госпожа Адель чувствовала, что светлый миг истекает, и не пыталась его удержать. А Верагут — он уже потянулся за портсигаром, намереваясь спросить позволения выкурить сигарету, — снова опустил руку и потерял охоту курить. Однако он без спешки выпил кофе, спросил про Пьера, учтиво поблагодарил и задержался еще на несколько минут, рассматривая небольшую картину, которую много лет назад подарил жене.