Роскошь нечеловеческого общения

Крюков смущенно улыбнулся. Это получилось у него странно, совершенно по-детски - улыбка расцвела на заросшем, разбитом лице, и оно на мгновение просияло, словно бы даже осветив помещение вытрезвителя.

- А где вещи-то? - спросил Крюков.

Из коридора показался человек в белом халате, накинутом на джинсовый костюм. Он осторожно, не прижимая к себе, нес одежду писателя - развалившиеся сапоги, галифе, грязную рубашку, ватник...

- Гоша, это твое? - изумилась Карина Назаровна.

- Мое, мое, - успокоил ее писатель. - Встречают здесь, конечно, по одежке, - усмехнулся он, почесав разбитую скулу, - а провожают правильно - по уму...

На этот раз улыбнулся и старший.

- Это точно, - сказал он. - По уму, по уму... Тебе Вова, я смотрю, мозги вправил...

- Вправил, вправил, уж будьте любезны, - серьезно ответил Крюков, натягивая галифе.

- Ладно, давай быстрей. Не задерживай.

- Работы много? - ехидно спросил Гоша. Он уже был одет. Крюков несколько раз стукнул каблуком по полу, чтобы ладней сидел разбитый сапог, шагнул к Карине Назаровне, взял ее под ручку, другой рукой помахал старшему, а затем, с поворотом, - Вове.

- Всего вам доброго, - сказал он.

- Ага. И вам того же. Заходите почаще, - сказал Вова.

- Зайду, - серьезно ответил Крюков. - Обязательно зайду. Ну, до свидания.

- Пойдем, Гоша, пойдем. Ради бога, скорее. - Карина Назаровна потащила Крюкова к выходу, боясь, как бы он не нахамил между делом милицейскому начальству и у них не возникло бы неожиданных трудностей.

Они вышли из комнаты, миновали дежурного, который не ответил на прощальное "до свидания", робко оброненное женщиной, и покинули гостеприимное заведение. Фонарей поблизости не было, вытрезвитель находился на неосвещенном участке улицы, которая днем была полна машин и пешеходов, а сейчас, в третьем часу ночи, несмотря на то, что находилась в центре Города, выглядела заброшенной и совершенно нежилой.

- Словно и не в центре мы, - поежившись, заметила Карина Назаровна. Будто деревня какая-то... Жуть.

- Боишься? - ласково спросил Крюков, приобняв ее за плечи.

- Да, - сказала Карина, не пытаясь освободиться от руки писателя.

- Не надо. Ты знаешь... - Крюков куда-то тащил женщину, заставляя ее чуть ли не бежать. - Знаешь, не надо бояться. Я сегодня понял... После общения с милым сержантом Вовой. - Крюков потрогал опухшее лицо. - Да... Он ни черта не знает о дзен-буддизме... А повел себя как учитель. Просветил меня. И я вот иду просветленный. Ни черта не боюсь. И ты не бойся. Люди - они не злые. Они просто не понимают еще всего...

- Чего?

- Да почти ничего. Знаешь, Карина...

- Ты говорил, случилось что-то очень важное. Куда мы мчимся, Гоша?

- К Гречу.

- Куда?!

- К Гречу. Я должен его предупредить.

- Гошенька! Милый! Там же все давно спят. И потом, в таком виде...

Она не решилась сказать, что от Крюкова до сих пор несло так, будто он только что вышел не из вытрезвителя, а из третьеразрядной пивной.

- Это не важно. Дело очень срочное. Нам необходимо с ним немедленно поговорить. Я весь день думал. А Вова этот, мент, он мне мозги на место поставил.

- Гоша, да объясни ты, в чем дело!

Карине Назаровне показалось, что в словах милиционеров, сомневавшихся во вменяемости задержанного, была большая доля истины. Да и то посмотреть пьяный, одет черт-те во что, несет какой-то бред...

- Карина, милая, я весь день думал. Оттого и напился. Вопрос передо мной стоял, понимаешь ли... Страшный вопрос. Вопрос, можно сказать, жизни. Не жизни и смерти, конечно, но - жизни. То есть - как жить? И зачем? Я понимаю, ты не смейся, это глупо звучит, по-детски... Но это ведь вопросы, над которыми каждый человек задумывается.

- Ладно, Гоша. Так зачем нам все-таки к Гречу нужно? Сейчас, среди ночи? Что за спешка? Что ты такого узнал?

- А-а, все расскажу, не спеши.

Он снова дернул женщину за рукав.

- Да я-то как раз не спешу. Это ты...

- Да, спешу... Пойдем скорее. Так вот, я понял внезапно, что вся наша беда - в переоценке собственной личности. В преувеличении собственной значимости. Отсюда весь наш страх перед реальной жизнью, и от него, от этого страха, - вся подлость и гадость. Все гнусности, которые мы творим постоянно, - только от этого страха. От завышенной самооценки.

Карина Назаровна тяжело вздохнула.

- Что? Не понимаешь меня?

- Я не могу так быстро бежать, - слабо ответила она.

- Ничего, недалеко уже. Вон там Греч живет, через две улицы.

- А ты бывал у него, что ли?