Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Через несколько дней он узнаёт новость, к которой безуспешно пытался подготовить свое сердце: 14 октября Мария-Антуанетта предстала перед революционным трибуналом. Он всей своей любовью, всей надеждой сопротивляется жуткой угрозе, рисуемой ему разумом. Нет, они не посмеют! Она женщина, они проявят милосердие, депортируют ее. Скоро она будет свободна. Когда он примет ее, истерзанную, разбитую, лишенную короны, всеми покинутую, она будет только его. Никто не отнимет ее у него; он увезет ее в Швецию и всю оставшуюся жизнь будет стараться заставить ее позабыть незаслуженные страдания, которые она пережила.

А даже если ее осудят на казнь, чудо еще может ее спасти, и это чудо свершится. У нее в Париже еще остались друзья, оберегающие ее, при необходимости сам народ поднимется, чтобы воспрепятствовать совершению такого гнусного преступления.

– Нет, – повторяет он, цепляясь за последнюю надежду, – это невозможно, я не смогу жить, если потеряю ее…

…20 октября, воскресенье, небо нежно-серое и светлое. Добропорядочные буржуа спешат в церковь. Ферзен сидит в кресле, не решаясь пошевелиться из боязни разбудить свою боль. Вот уже три дня он не спал и почти ничего не ел. Каждая минута приближает мгновение, когда он получит страшный удар. Он дрожит от страха…

В одиннадцать часов дверь открывается. Это Гранмезон, один из его друзей. Ферзен бросается к гостю. Все его осунувшееся от тревоги лицо, воспаленные глаза, сухие губы, дрожащие ноздри спрашивают и умоляют:

– Ну что?

Гранмезон бледен, он бормочет:

– Банкир Аккерман только что получил письмо от своего парижского корреспондента… в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое суд приговорил королеву к смертной казни… приговор должен был быть приведен в действие немедленно.

– Господи! – хрипит Ферзен, как будто невидимая рука сжала его горло.

– Но народ роптал… тогда казнь отложили.

Швед приободрился, вдохнул немного воздуха.

– Вот видите, я был прав, – говорит он. – Они не посмели…

Однако Гранмезон смущенно отворачивается. Аксель замечает его смятение, хватает за плечи и трясет:

– Что? Что еще вы знаете?.. Говорите!

– Корреспондент Аккермана добавляет, что сегодня утром Мария-Антуанетта должна появиться в национальном окне…

Ферзен издает крик. Сегодня утром! Сейчас! В то время, когда он дышит, живет, ее собираются убивать… Он выбегает из дома, словно тот охвачен пламенем… Он желает знать. На улицах люди расхватывают газеты. Он берет одну, бросает взгляд на страницу, шатается и опирается о стену. Ему кажется, что листок, который он держит в руках, полон крови.

Ферзен возвращается к себе, поднимается, шатаясь, задевая за стены, по лестнице и падает на стул, стоящий у стола. Он не плачет, не кричит, оглушенный и в то же время осознающий свое страдание.

Чтобы горе хорошенько вошло в него, он перечитывает газету. Так, значит, преступление совершилось четыре дня назад, 16-го, в полдень. И Бог это допустил! Как! Она была одна в свои последние секунды, без утешения, без человека рядом, с которым могла бы поговорить, передать свою последнюю волю. Он видит страшную агонию, слышит рев толпы, желающей ей смерти, видит, как палач кладет руки на ее плечи, которые он столько раз покрывал поцелуями…

Никогда еще он не ценил так то, что имел, никогда так сильно не любил ее. Почему он должен был ее потерять?

Его взгляд падает на обложку книжки, на которой она сама вышила их девиз: «Вера, Любовь, Надежда – все вместе навсегда…» А рядом миниатюра. На портрете она: голубые, словно небо, глаза, гордо посаженная голова, волосы, полные солнца, кожа, прозрачная, как цветочный лепесток. Она смотрит на него из их счастливого прошлого.

Все кончено, он ее никогда больше не увидит… Нанесенная ему рана зарубцуется лишь с его смертью.

– И что я теперь буду делать? – шепчет он.

Он смотрит по сторонам невидящим взглядом; ему больше неоткуда ждать помощи, ни на земле, ни от Неба. Он роняет голову на руку и, сжав кулаки, рыдает и кричит:

– Адские чудовища! Нет, если я не отомщу, мое сердце никогда не успокоится…