Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

– Вы не желаете, чтобы я вас сопровождал?

– Делайте что хотите, – отвечает королева и, не обращая больше внимания на священника, возвращается к своим мыслям и молитвам.

Восемь часов. В коридоре начинается гомон – это за ней пришли комиссары. Между двумя рядами жандармов они ведут ее в канцелярию, где судьи и секретарь Фабрисиус, в головных уборах, ждут ее.

– Вам будет зачитан ваш приговор, – объявляет Эрман. – Будьте внимательны.

– Это излишне, – отвечает он. – Я его слишком хорошо знаю.

– Не имеет значения, – говорит Коффиналь. – Он должен быть вам оглашен вторично.

Мария-Антуанетта подчиняется и опускает голову. Судьи снимают шляпы, и Фабрисиус начинает чтения. Когда он заканчивает, в дверном проеме возникает тень. Королева видит великанского роста мужчину, обратив в первую очередь внимание на его огромные руки, узловатые и красные. Она никогда раньше его не видела, но сразу узнала, как животные издалека чуют кровь и приближение смерти. Это палач.

– Как вы рано, месье, – обращается она к нему. – Вы не могли бы немного повременить?

– Нет, мадам, – отвечает Сансон. – Мне было приказано явиться сейчас.

Он достает из кармана толстую веревку.

– Протяните руки.

Мария-Антуанетта отшатывается. Неужели ее заставят пережить и это унижение?

– Зачем связывать мне руки? – бормочет она. – Людовику XVI руки не связывали…

– Исполняй свой долг, – приказывает Сансону один из судей.

– О боже! – стонет приговоренная.

Палач берет ее руки, грубо заламывает назад и связывает исхудавшие запястья.

Мария-Антуанетта кусает губы, чтобы не закричать, и поднимает к потолку полные слез глаза. Но Сансон не оставляет ей никакой передышки; он усаживает ее, снимает чепец и, взяв в пригоршню ее волосы, четырьмя щелчками ножниц обрезает их и сует в свой карман.

Эрман смотрит на часы.

– Пошли! – командует он. – Пора.

Королева встает, шатается, удерживает равновесие и направляется к двери. Но в тот момент, когда собирается шагнуть через порог, она вздрагивает, боль скручивает живот, ее жалкое тело напоминает, что оно пока еще живо. Она смотрит на своих тюремщиков, краснеет и бормочет:

– Господа, мне нехорошо, я бы хотела…

Присутствующие поняли. Эрман делает Сансону знак развязать руки приговоренной.

– Сюда, – говорит Фабрисиус.

Мария-Антуанетта входит в темный чуланчик в левом углу и присаживается на корточки…

…Половина Парижа не ложилась. В пять утра барабан пробил в каждой секции, вся вооруженная сила на ногах, тридцать тысяч человек образуют живую изгородь вокруг Консьержери. Море красных колпаков и карманьол затопило парадный вход парламента; любопытные гроздьями висят из окон, цепляются за ворота, оседлали балюстрады и оккупировали крыши.

В одиннадцать часов раздается команда, воздух наполняется глухим гулом. Ворота открываются. Вот она! Под аркой появляется королева, вся в белом, с гордо поднятой головой; за ней идет Сансон, держащий за конец веревку, связывающую ее руки, рядом с ним шагает кюре Жирар.

Мария-Антуанетта ищет глазами карету, которая ее повезет, и еле сдерживает дрожь отвращения: перед ней стоит телега, грязная по самую ось, запряженная белой лошадью, которой правит мужчина в синей блузе; ни сена, ни соломы на полу, полено вместо скамьи.

– Мадам, – обращается к ней кюре Жирар, – для вас настал момент вооружиться мужеством.

– Мужеству, – парирует она, – я научилась так давно, что не боюсь, что сегодня мне его не хватит.

Она направляется к телеге. Сансон проходит вперед, чтобы поддержать ее, но она отказывается от его помощи, сама поднимается по четырем ступенькам лестницы и хочет перешагнуть через скамейку, чтобы сесть лицом к лошади. Палач жестом останавливает ее и указывает, что она должна повернуться в обратную сторону. Она подчиняется, а Сансон тем временем тоже залезает на телегу. Сансон стоит, прислонившись к борту телеги, его помощник расположился дальше. Оба с непокрытыми головами, треуголки в руках.

Дернувшись, телега трогается с места, эскортируемая отрядами парижских секций и конными жандармами. Утро холодное, бледное солнце иногда пытается пробиться сквозь облака. Процессия медленно двигается в тягостном молчании: ни шепота, ни крика, ни оскорбления. Множество людей молча, с жадностью следят за королевой. Она держится прямо, словно окаменела, кровь окрашивает ее щеки и наливает глаза, ресницы неподвижны, пряди волос, выбившиеся из-под чепца, свисают на смертельно бледное лицо. Она выглядит спокойной и равнодушно обводит взглядом национальных гвардейцев, собравшихся у окон зевак, трехцветные полотнища и надписи на домах.

На улице Сент-Оноре толпа становится агрессивной, раздаются крики:

– Да здравствует республика! Долой тиранов! Дорогу Австриячке! Дорогу вдове Капет!