Рославлев, или Русские в 1812 году

– Да что ж это до сих пор не отыщут нашего полкового лекаря? Я боюсь, не раздроблена ли у тебя кость!

– А вот увидим-с, – сказал, подходя к ним, человек небольшого роста, с широким красным лицом и прищуренными глазами. – Позвольте-с!

– Насилу пришел! – сказал Зарецкой. – Мы с полчаса тебя дожидаемся.

– Сейчас, сударь, сейчас! Что, батюшка, Владимир Сергеевич, и вас зацепило? Эге-ге!.. подле самого локтя!.. Постойте-ка… Ого-го!.. Навылет! Ну, изрядно-с! Да не извольте скидать сюртука; мы лучше распорем рукав. Эй, Швалев! – продолжал он, обращаясь к полковому фельдшеру, который стоял позади его с перевязками, – разрежь рукав, а я меж тем приготовлю инструменты.

– А что? – спросил Зарецкой, – разве ты думаешь, что надобно будет?..

– Не могу доложить-с, – отвечал лекарь, перебирая свой хирургический портфель, – а вряд ли дело обойдется без ампутации! Да не беспокойтесь, я взял новые инструменты: это минутное дело.

– Помилуй, братец! – вскричал Зарецкой, – что у тебя за страсть резать руки? Будет в тебя: я думаю, сегодня ты их с полдюжины отрезал.

– С полдюжины?.. Нет, сударь! прошу не прогневаться, – возразил с гордостию обиженный хирург, – поболее будет полдюжины! Швалев! сколько мы сегодня отпилили рук?

– Одиннадцать, ваше благородие!

– Врешь, дурак! Двенадцать рук и три ноги; всего пятнадцать операций в один день. Нечего сказать, славная практика-с! Ну, Владимир Сергеевич, позвольте теперь. Да не бойтесь, я хочу только зондировать вашу рану.

После минутного молчания, в продолжение которого Зарецкой не спускал глаз с своего друга, лекарь объявил, что, по-видимому, пуля не сделала никакого важного повреждения.

– Ну, Владимир Сергеевич, – прибавил он, – поздравляю вас! Кажется, вы останетесь с рукою, а если б на волосок пониже, то пришлось бы пилить… Впрочем, это было бы короче – минутное дело; да оно же и вернее.

– Спасибо, Иван Иванович! – сказал, улыбаясь, Рославлев. – Так и быть, я уж рискну остаться с рукою.

– Как угодно-с. Только я советую вам отсюда уехать. Во всяком случае, рана ваша требует частой перевязки, а мы двух дней не постоим на одном месте, так трудненько будет-с наблюсти аккуратность.

– В самом деле, – сказал Зарецкой, – ступай лечиться к своей невесте. Видишь ли, мое предсказание сбылось: ты явишься к ней с Георгиевским крестом и с подвязанной рукою. Куда ты счастлив, разбойник! Ну, что за прибыль, если меня ранят? К кому явлюсь с распоранным рукавом? Перед кем стану интересничать? Перед кузинами и почтенной моей тетушкой? Большая радость!.. Но вот, кажется, и на левом фланге угомонились. Пора: через полчаса в пяти шагах ничего не будет видно.

Сраженье прекратилось, и наш арьергард, отступя версты две, расположился на биваках. На другой день Рославлев получил увольнение от своего генерал и, найдя почтовых лошадей в Вязьме, доехал благополучно до Серпухова. Но тут он должен был поневоле остановиться: рука его так разболелась, что он не прежде двух недель мог отправиться далее, и наконец 26 августа, в день знаменитого Бородинского сражения, Рославлев переменил в последний раз лошадей, не доезжая тридцати верст от села Утешина.

ГЛАВА V

Размытая проливными дождями проселочная дорога, по которой ехал Рославлев вместе со своим слугою, становилась час от часу тяжелее, и, несмотря на то, что они ехали в легкой почтовой тележке, усталые лошади с трудом тащились шагом. Солнце уже садилось, последние лучи его, догорая на ясных небесах, золотили верхи холмов, покрытых желтой нивою. Позади наших путешественников и над их головами не было заметно ни одного облачка; но душный воздух, стеснял дыхание, и впереди, из-за густого леса, подымались черные тучи.

– Ну, сударь, будет гроза! – сказал Егор, поглядывая робко вперед. – Посмотрите, какие оттуда лезут тучи… Ух, батюшки!.. одна другой страшнее!

– Недаром сегодня так парило, – примолвил извозчик. – Вон и ласточки низко летают – быть грозе!

– А далеко ли еще до Утешина? – спросил Рославлев.

– Верст пятнадцать – поболе будет.

– Только-то? – сказал Егор. – Так ступай скорее: долго ли пропахнуть пятнадцать верст.

– И рад бы ехать, да вишь дорога-то какая. Чему и быть: уж с неделю места, дождик так ливмя и льет.

– Может быть, впереди дорога лучше.

– Куда лучше! Версты за три до села, слышь ты, так благо, что вовсе проезда нет.

– Да нет ли другой дороги? – спросил Рославлев.

– Бают, что лесом есть объезд. Кабы было у кого поспрошать, так можно бы; а то дело к ночи: запропастишься так, что животу не рад будешь.

– Постой! – вскричал Егор. – Вон там, подле леса, едет кто-то верхом. Догоняй-ка его: может статься, он здешний. Ямщик приударил лошадей, и через несколько минут, подъехал к частому сосновому бору, они догнали верхового, который, в провожании двух борзых собак, ехал потихоньку опушкой леса.

– Владимир Сергеич! – сказал Егор, – да это никак, ловчий Николая Степановича Ижорского? Ну, так и есть, он! Эй, Шурлов! здравствуй, любезный!

Охотник оглянулся, повернул свою лошадь и подъехав к телеге, вскрикнул:

– Что это? Ах, батюшка, Владимир Сергеич это вы?