Рославлев, или Русские в 1812 году

Они подошли потихоньку к двум часовым, которые, опираясь на свои ружья, вполголоса разговаривали между собою.

– Смотри-ка, брат? – сказал один из них, – Ну что за народ эти французы, и огонька-то разложить порядком не умеют. Видишь – там, какой костер запалили?.. Эк они навалили бревен-то, проклятые!

– Да ведь лес-то не их, братец, – отвечал другой часовой, – так чего им жалеть?

– Как чего? Не все ж им идти вперёд: пойдут назад; а как теперь все выжгут, так и самим после будет жутко.

– Да что это, Федотов, мы все идем назад, а они вперёд?..

– Видно, так надобно.

– Уж нет ли, брат, измены какой?..

– Нет, братец! ты этого дела не смыслишь: мы ратируемся.

– Вот что!

– Ну да! пусть себе идут вперёд. Теперь они сгоряча так и лезут, а как пройдут сотенки три, четыре верст, так уходятся. Ну, знаешь, отсталых будет много, по сторонам разбредутся, а мы тут-то и нагрянем. Понимаешь?

– То есть врасплох?.. Разумею. А что, Федотов, ведь надо сказать правду: эти французы бравые ребята. Вот хоть сегодня, досталось нам на орехи: правда, и мы пощелкали их порядком, да они себе и в ус не дуют! Ах, чёрт побери! Что за диковинка! Люди мелкие, поджарые, ну взглянуть не на что, а как дерутся!..

– Да, братец, конечно; народ азартной, а несдобровать им.

– Право?

– Уж я тебе говорю. Да и чему быть?.. Порядку вовсе нет. Я бывал у них в полону, так насмотрелся. Ну уж вольница! В грош не ставят своих командиров, а перед фельдфебелем и фуражки не ломают. Наш брат не спрашивает зачем то, зачем другое? Идет, куда ведут, да и дело с концом; а они так нет: у всякого свой царь в голове; да добро бы кто-нибудь? а то иной барабанщик, и тот норовит своего генерала за пояс заткнуть. А уж скорохваты какие… батюшки светы! Алон, алон![56] вот так сначала и задорятся! И что говорить, конечно, накоротке хоть кого оборвут, а как дело пойдет в оттяжку, так нет, брат, не жди пути!..

– Правда ли, Федотов, – сегодня наши ребята болтали, что Англия с нами?

– Говорят, так. Вот это, братец, народ!

– А ты почему знаешь?

– Я ещё, любезный, до солдатства был о моим барином в их главном городе. Ну, городок! больше Москвы, народ крупный, здоровый; постоит за себя! А как, брат, дерутся в кулачки, так я тебе скажу!.. У барина был там другой слуга, из тамошних; он мараковал немного по-русски, так все мне показывал и толковал. Вот однажды повел он меня в их суд – уж нагляделся я! Все, знаешь, сидят так чинно, а судьи говорят. Товарищ мне все по-нашему пересказывал. Вот вдруг один судья – такой растрепанный – встал и сказал: «Быть войне». Как вскочит другой судья да закричит: «Так врёшь, не быть войне». И пошли и пошли! то тот, то другой; уж они говорили, говорили, а другие-то все слушают да вдруг нет-нет и закричат: «Гир, гир, гир!»[57] Знатно, братец!

– Куда ты, брат Федотов, всего нагляделся, подумаешь!

– Да, любезный, дело бывалое; и там и сям, и в других прочих землях бывали; кому другому, а нам не в диковинку… ходили в поход и в Немецию. То-то сытная земля и народ ласковый! Поразговоришься с хозяином, так все даст. Бывало, войдешь в избу: «Ну здравствуй, камарад!»[58] Он заговорит по-своему; ты скажешь: «Добре, добре!» – а там и спросишь: бруту, биру[59], того, другого; станет отнекиваться, так закричишь: «Капут!» Вот он тотчас и заговорит: «Русишь гут!», а ты скажешь: «Немец гут!» – дело дойдет до шнапсу, и пошли пировать. Захотелось выпить по другой, так покажешь на рюмку да скажешь: «Нох!»[60] – ан глядишь: тебе и подают другую; ведь язык-то их не мудрен, братец!

– Так ты по-немецкому-то знаешь?

– Мало ли что мы знаем! Эх, Ваня! как бы не чарочка сгубила молодца, так я давно бы был уж унтером.

– Постой-ка, Федотов! – сказал другой часовой, поднимая свое ружье.

– Посмотри, что это там за французской цепью против огонька мелькнуло? Как будто б верховой… вон опять!.. видишь?

– Вижу, – отвечал Федотов. – Какой-нибудь французской офицер объезжает передовую цепь.

– Не спешить ли его? – шепнул второй часовой, взводя курок.

– Погоди, погоди!.. Его опять не видно. Что даром-то патроны терять! Дай ему поравняться против огонька.

Чрез полминуты кавалерист в драгунской каске, заслонив собою огонь ближайшего неприятельского бивака, остановился позади французской цепи, и всадник вместе с лошадью явственно отпечатались на огненном поле пылающего костра.

– Ну вот, теперь! – сказал, прикладываясь, второй часовой.

– Постой, постой, братец! Спугнешь! – перервал Федотов. – Ты и в мишень плохо попадаешь; дай-ка мне!

– Ну, ну, стреляй! посмотрим твоей удали.

Федотов прицелился; вдруг смуглые лица обоих солдат осветились, раздался выстрел, и неприятельской офицер упал с лошади.

– Ай да молодец! – сказал Зарецкой, сделав шаг вперёд; но в ту ж самую минуту вдоль неприятельской линии раздались ружейные выстрелы, пули засвистали меж кустов и кто-то, схватив за руку Рославлева, сказал:

– Не стыдно ли тебе, Владимир Сергеевич, так дурачиться? Ну что за радость, если тебя убьют, как простого солдата? Офицер должен желать, чтоб его смерть была на что-нибудь полезна отечеству.