Появление этого нового гостя, казалось, произвело на многих сильное впечатление, которое удвоилось при первом взгляде на его таинственную и нахмуренную физиономию. Поклонясь с рассеянным видом на все четыре стороны, он сел молча на стул, нахмурился еще более, наморщил лоб и, посвистывая себе под нос, начал преважно протирать свои зеленые очки. В одну минуту прекратились почти все отдельные разговоры. Учитель француз, дядька немец, студенты и большая часть других гостей столпились вокруг Степана Кондратьевича, который, устремив глаза в потолок, продолжал протирать очки и посвистывать весьма значительным образом. Один только молчаливой офицер, казалось, не заметил этого общего движения и продолжал по-прежнему смотреть в окно.
— Ну что, почтеннейший! — сказал толстый господин, — что скажете нам новенького?
— Что новенького?.. — повторил Степан Кондратьевич, надевая свои очки. — Гм, гм!.. что новенького?.. И старенького довольно, государь мой!
— Так-с!.. да старое-то мы знаем; не слышно ли чего-нибудь поновее?
— Поновее?.. Гм, гм! Мало ли что болтают, всего не переслушаешь; да и не наше дело, батюшка!.. Вот, изволите видеть, рассказывают, будто бы турки… куда бойко стали драться.
— Право!
— Говорят так, а впрочем, не наше дело. Слух также идет, что будто б нас… то есть их побили под Бухарестом. Тысяч тридцать наших легло.
— Как? — вскричал Рославлев, — большая часть молдавской армии?
— Видно что так. Ведь нашего войска и сорока тысяч там не было.
— Извините! Молдавской армии пятьдесят тысяч под ружьем.
Степан Кондратьевич взглянул с насмешливой улыбкою на Рославлева и повторил сквозь зубы:
— Под ружьем!.. гм, гм!.. Может быть; вы, верно, лучше моего это знаете; да не о том дело. Я вам передаю то, что слышал: наших легло тридцать тысяч, а много ли осталось, об этом мне не сказывали.
— Однако мы все-таки выиграли сражение? — спросил худощавый старик.
— Разумеется. Когда ж мы проигрываем, батюшка? Мы, изволите видеть, государь мой, всегда побиваем других; а нас — боже сохрани! — нас никто не бьет!
— Тридцать тысяч! — повторил краснощекой толстяк. — Проклятые турки! А не известно ли вам, как происходило сражение?
— Да, смею доложить, — сказал важным тоном Степан Кондратьевич, — я вам могу сообщить все подробности. Позвольте: видите ли на половице этот сучок?.. Представьте себе, что это Бухарест.
— Так-с!
— Ну вот, изволите видеть, — продолжал Степан Кондратьевич, проводя по полу черту своей тростию, — вот тут стояло наше войско.
— Так-с, батюшка, то есть здесь, по левую сторону сучка?
— Именно; а на этой стороне расположен был турецкой лагерь. Вот, сударь, в сумерки или перед рассветом — не могу вам сказать наверное — только втихомолку турки двинулись вперед.
— Так-с!
— Выстроили против нашего центра маскированную батарею в двести пушек.
— В двести пушек?.. Так-с, батюшка, так-с…
— Надобно вам сказать, что у них теперь артиллерия отличная: тяжелая действует скорее нашей конной, а конная не по-нашему, государь мой! вся на верблюдах. Изволите видеть, как умно придумано?..
— Так-с, так-с!
— Ну вот, сударь, наши и думать не думают, как вдруг, батюшка, они грянут изо всех пушек! Пошла потеха. И пехота, и конница, и артиллерия, и господи боже мой!.. Вот янычары заехали с флангу: алла! — да со всех четырех ног на нашу кавалерию.
— Позвольте! — перервал один из студентов. — Янычары не конное, а пехотное войско.
— Эх, сударь! То прежние янычары, а это нынешние.
— Конечно, конечно! — подхватил толстяк, — у них все по-новому. Ну, сударь! Янычары ударили на нашу кавалерию?..
— Да, батюшка; что делать? Пехота не подоспела, а уж известное дело: против их конницы — наша пас…
— Так-с, так-с!
— Главнокомандующий генерал Кутузов, видя, что дело идет худо, выехал сам на коне и закричал: «Ребята, не выдавай!» Наши солдаты ободрились, в штыки, началась резня — и турок попятили назад.
— Слава богу!.. — вскричал худощавый старик.
— Постойте, постойте! — продолжал Степан Кондратьевич. — Этим дело не кончилось. Все наше войско двинулось вперед, конница бросилась на неприятельскую пехоту, и что ж?.. Как бы вы думали?.. Турки построились в каре!.. Слышите ли, батюшка? в каре!.. Что, сударь, когда это бывало?
— Так-с, так-с! Умны стали, проклятые!
— Вот, наши туда, сюда, и справа, и слева — нет, сударь! Турки стоят и дерутся, как на маневрах!.. Подошли наши резервы, к ним также подоспел секурс[47]
, и, как слышно, сражение продолжалось беспрерывно четверо суток; на пятые…— Верно, всем захотелось поесть? — перервал Зарецкой.
— Поесть? Нет, сударь, не пойдет еда на ум, когда с нашей стороны, — как я уже имел честь вам докладывать, — легло тридцать тысяч и не осталось ни одного генерала: кто без руки, кто без ноги. А главнокомандующего, — прибавил Степан Кондратьевич вполголоса, — перешибло пополам ядром, вместе с лошадью.
— Гер Езус!..[48]
— вскричал немец дядька, — вместе с лошадью!— Diable! C'est un fier coup de canon![49]
— примолвил учитель француз.