Рославлев, или Русские в 1812 году

Михаил Николаевич Загоскин родился 14 июня по старому стилю 1789 года под Пензой. До 1802 года воспитывался он в деревне, много читал, пытался сочинять сам, а в четырнадцать лет был отправлен в Петербург и определен служить канцеляристом. Десять лет служил Загоскин в разных департаментах, но карьеры себе не сделал. В начале войны 1812 года он записался в петербургское ополчение, направленное на защиту подступов к Петербургу. Под Полоцком был ранен, получил орден за храбрость, участвовал в осаде Данцига. После роспуска ополчения Загоскин отправился в отцовское имение. Жил там полтора года, попробовал всерьез заняться литературой — написал комедию «Проказники» и, вернувшись в Петербург, отдал ее на суд популярнейшему комедиографу А. А. Шаховскому. Комедия была принята, поставлена в театре, а Загоскин, познакомившись с Шаховским ближе, становится ревностным его почитателем и последователем и начинает сам писать комедию, за комедией. При этом Загоскин не перестает служить: после Горного департамента — в репертуарной части дирекции императорских театров, затем — в Публичной библиотеке. В 1820 году Загоскин переехал в Москву, определился «по театральному отделению» и, переходя из чина в чин, через одиннадцать лет стал директором московских театров. Впоследствии, в 1843 году, он занял друте директорское место — в московской Оружейной палате.

В 1829 году Загоскин, крупный уже чиновник и известный комедиограф, пьесы которого ставятся на московской и петербургской сценах, публикует свой первый исторический роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году». Только при жизни автора роман переиздавался восемь раз и был переведен на французский, немецкий, английский, итальянский, голландский, чешский языки.

Успех «Юрия Милославского» объяснялся прежде всего тем, что это был роман — жанр, составлявший, по определению Н. И. Надеждина, «не прихоть, а потребность современного возраста творческой деятельности»[4]. Русского читателя первой трети XIX века привлекали романы самой различной направленности: и нравоописательные, и авантюрные, и на современные, и на исторические темы, и романы о вмешательстве дьявола в человеческую жизнь, и романы, объясняющие все иррациональное самыми реалистическими причинами, романы в письмах и романы остросюжетные. Роман в понимании людей конца 1820-х годов — это и «разложение души, история сердца»[5], «любовь и описание семейственной жизни»[6], но также, по словам А. С. Пушкина, и «историческая эпоха, развитая в вымышленном повествовании»[7]. «„Это роман“, — говорят обыкновенно о происшествиях, сколько-нибудь пробивающихся за тесные рамки ежедневности… В действиях признается романическое, когда они основываются не на холодных расчетах благоразумия, а повинуются безотчетно внушениям сердца; и потому каждое происшествие, совершающееся под влиянием любви, сей верховной царицы чувств, считается в высшей степени романическим»[8]. Одно из непременных условий достоинства романа состояло в том, чтобы о «неежедневных» событиях, совершающихся под влиянием «верховной царицы чувств», было увлекательно читать и чтобы они давали пищу для ума. Еще в 1802 году Н. М. Карамзин писал, что чтение романов «имеет влияние на разум, без которого ни сердце не чувствует, ни воображение не представляет»[9]. Выражения типа «приятное с полезным», «полезное увеселение» употребляемы были в русской литературе еще в XVIII веке, в то время, когда она открыто ориентировалась на исправление нравов и главной своей целью почитала моральную пользу, приносимую литературным произведением. Но в конце XVIII — первой трети XIX века ударение в этих выражениях решительно переносится на «приятность», «изящность», «увлекательность» написанного. Особенное внимание уделяется «слогу». Даже в баснях ценится уже не столько «нравственный урок», сколько изящество слога и вымысла. «Пища для ума», поданная через увлекательный вымышленный сюжет, быстро вытесняет из романа назидательность. «Я не мог себя никогда принудить продолжать чтение такого романа, — писал в 1830 году В. А. Жуковский, — в котором нет занимательности для любопытства, то есть хорошо запутанных и хорошо распутанных происшествий, и занимательности для ума, то есть истины и простоты с нею неразлучной… Вот почему я прочитал раза по четыре некоторые романы Вальтера Скотта и не мог дочитать новой Элоизы <„Юлия, или Новая Элоиза“ Ж.-Ж. Руссо. — А. П.>, в которой все, что не роман, так превосходно»[10].

Разумеется, при этом были попытки, и не одна, определять значение литературных произведений степенью их полезности. Так, Ф. В. Булгарин (сам автор нескольких романов) не уставал, несмотря на насмешки, подчеркивать назидательные цели своих книг, «основная идея» которых, с его точки зрения, определяется тем, «что вы хотели доказать своим сочинением, какая цель его, какие правила политические, философские или нравственные хотели изложить в форме романа»[11].