России ивовая ржавь (сборник)

Сознание больше не подчинялось ей, все реже она возвращалась в этот мир. В редкие минуты просветления Мерико пыталась напрячься, отрывочные картины встречи с Сашико мелькали в голове, но просвет быстро исчезал, и обрывки мыслей: «почему она смеется или плачет» не давали ей покоя.

Однажды она пришла в себя среди ночи совсем нагая: по ее телу шарили горячие мокрые руки, колючее лицо елозило по малодоступным местам. Ее обожгла непонятная боль, но она, вопреки, залилась душераздирающим смехом – потом все пропало. Горный воздух и перемены надежно отключили ее утонченную сущность, полностью лишив трепетной связи с чувствительным сердцем.

Мерико вскоре привезли назад. Муж вернул ее в семью родителей как не состоявшуюся жену.

Она и сегодня молчаливо сидит у окна – тело ее располнело бездействием. К некогда аристократическим щечкам с игрушечным яблочным румянцем, прилепились пугающие шоколадные мазки. И вообще, весь ее образ теперь походил на классическое полотно художника с инфантильной торговкой на нем… Она смотрит далеко за пределы болота, туда, где расположилось воинское подразделение. Возможно, какими-то затаенными клетками разума она силится вспомнить, что связывало ее с тем неведомым миром. Отполированный ее ручками ствол одинокой хурмы во дворе их дома с наступившей весной покрылся шероховатой корой. Жильцы по-прежнему занимаются натуральным хозяйством. Меняются времена года, радуя или огорчая своей новизной, только одна Мерико безучастна к переменам.

За искусственным валом все так же несет службу неслышное воинское подразделение, меняются караулы, по дому на болоте мелькают редкие бессмысленные взгляды – там никто не будоражит сердца молодых солдат.

Саша Меркулов демобилизовался – уехал к себе на родину. Он стал еще более немногословен и одинок. Живет он в глухонькой русской полузаброшенной деревеньке – один из трех других одиночек, проживающих там. С появлением первоцветов и до самых холодов, до самой последней возможности его подоконник живет тихой памятью прошлого.

России ивовая ржавь

…335-й скорый плелся, пропуская, казалось, все живое, двигающееся в попутном и обратном направлениях. В надежде найти сочувствие исподволь изучал лица соседей. Сознанием на это путешествие решился в то далекое мгновение, когда, сидя на послевоенной тахте в саманной кухоньке-времянке, слушал, прихлебывая ее особого подбора, с приятной горчинкой травяной чай. В состоянии раздвоения проглотил тогда критическую порцию удвоенной горечи. Ехал я во Владивосток, туда, где, по словам Груни, мог остаться живой свидетель.

Очень долго на моей памяти – годы и годы она стоит без видимого изменения и напоминает остановившуюся в возрасте соседскую старушку Груню.

Наблюдения за изъеденным временем стволом зародили во мне странную на первый взгляд аналогию, которую отнюдь не откроешь в один словесный миг.

Изборожденный длинным извилистым шрамом ствол груши-дички, согбенный, смахивающий на силуэт бабы Груни, в эту весну не подвергся коварству неумолимого времени. Груша-дичка цвела обильно – погодные условия способствовали удачной завязи плодов, и пчелы не гнушались ее скромной кроны среди роскошных дымчато-белых шапок цветущего окрест боярышника. Закрыв глаза, хотелось одной из них кружить над помолодевшей кроной, предвкушать нектар ее чудо-долголетия, и с затаенным дыханием продолжать хронологию ее жизни. К несчастью, она чередуется не лучшим воображением, угнетая романтическое начало трагическими картинами.

Множественный коварный плющ стиснул удушающими петлями лиан объемности исполинов дубов, не затронув каким-то чудом изможденный временем ствол. Кору груши-дички, похожую на кожу аллигатора, нежно обвила капризная лианка адамова корня, проявляясь на рыхлой поверхности невинными лунными соцветиями.

Не одну зиму упоительный взвар плодов груши продолжает возвращать меня к грустному воспоминанию.

Старушка Груня, в единственном различии от расцветающего с весной дерева, не цвела напрямую, но вместе с грушей всегда расцветала глазами: в это поэтическое время года особенно живо проявлялся мой интерес к ее прошлому.

Соседи зовут ее обидным – «старушенция», «рупь сорок» – чаще в их пересудах она фигурирует полномасштабнее – «мумифицированная пырла».

«Попрыгала козочкой со свое, добра не нажила, мужиков разбазарила – сейчас только и может, что сучить палкой да шипеть на все в округе от зависти к достатку и безнадеги старости». Если систематизировать большинство высказываний, примерно так прозвучало бы резюме к ее персоне.