Так полковник Марат Тайзиев вместо того, чтобы укрепить Восточный фронт новой Республики и провести успешную наступательную операцию против башкирских мунафиков и русистов, оказался предателем и мятежником…
Надо сказать, что когда страсти немного улеглись, когда те, кто заслуживал казни, были казнены, а тело амира Сайфуллы осталось лежать вокруг села, разбитое и разорванное на куски, стало понятно, что все не так просто. Да и чего сейчас просто?..
Сам Тайзиев, оказавшись одновременно и мятежником, и полноправным правителем пусть маленькой, но, получается, вотчины, не зная, что делать, приказал жителям немедленно избрать Меджлис. По пять человек от местных жителей и от беженцев. Избрали просто – выкрикнули достойных, да и все. Выборы сильно походили на подобные же сцены времен Гражданской – да чего делать…
Когда десяток членов Меджлиса собрались в бывшем кабинете Правления, который потом стал рабочим кабинетом амира Сайфуллы, никто не знал, что делать и как дальше быть. Все с подозрением поглядывали друг на друга и с затаенной надеждой на человека из Казани, который вдруг стал на их сторону, на сторону людей, и потребовал правды. Удивительно, но в давке и бойне у Правления полковника не затоптали, не сшибли с ног, просто он лишился нескольких элементов обмундирования и кобуры с ножом.
Тайзиев понял, что он либо выступит, либо перестанет быть вождем здесь.
И он встал и сказал просто:
– Я не знаю, что делать, люди. Я всегда воевал и мало когда командовал, опыта у меня нет. Решайте сами, как быть, я подчинюсь любому вашему решению.
Люди промолчали. Потом поднялся старик, тот самый старик, который говорил с ним у мечети после намаза.
– В шариате сказано: мы не дадим власти тому, кто жаждет ее
[86]. Именно поэтому ты – самый достойный здесь, чтобы взять власть. Кто скажет, что это не так, люди?– Да… Правильно… Да!
Тайзиев хотел что-то сказать, но старик поднял руку.
– Погоди, дай договорить. Я родился в одной стране, свою старость прожил в другой, а помирать, получается, буду в третьей. В той стране, где я родился, – у нас здесь был молочный завод и маленький консервный цех, и все принадлежало нам, колхозникам. В той стране, где я прожил старость, молочный завод закрылся, а консервный завод стал в несколько раз больше, но нам он не принадлежал. И все равно люди трудились и добывали свой кусок хлеба трудом. Кто скажет, что это против шариата?
Кто молчал, кто покачал головой.
– Никто такого не скажет. Но пришли другие люди. Никого из нас не спросили, хотим мы отложиться от России или нет. Наши внуки решили за нас, а мы просто промолчали. И теперь наши соседи, куда мы продавали мясо и ездили, чтобы купить что нужно, стали нашими врагами, а я из простого человека стал для них татарчой. Если же говорить про тех нечестивцев, которые пришли сюда с оружием и стали учить нас, как правильно молиться Аллаху, что они принесли сюда, кроме беды, а, люди?!
– Ничего!
– Да, ничего. Ничего, кроме беды. Мы долгие годы жили в мире, потому что мы жили в одной стране. А теперь пришла беда. Я так думаю, люди, надо идти к русским и говорить с ними. Пусть скажут нам, как они будут жить сами. И если мы хотим жить так же, почему бы нам не жить с ними, как жили четыреста лет?
– А если не так же? – спросил кто-то.
– А если не так же, давайте посмотрим в глаза наших детей и наших внуков, – сказал старик, – и спросим себя, какой жизни мы для них хотим…
Люди молчали.
– Может быть, придется воевать, – сказал Тайзиев, – придется воевать со своими.
– Ты военный, – ответил старик, – ты лучше знаешь, как это делается…