Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Помню один случай, который показывает, что эта деятельность достигала цели, но при этом была сопряжена с некоторой опасностью. Однажды вечером матушка должна была петь на концерте, организованном ею в зале Морского собрания. Днем мы с сестрой слышали из наших детских комнат, что во дворце царит оживление, превосходящее обычные подготовительные хлопоты. В тот момент нам не объяснили, что означают эти бесконечные визиты, эти обеспокоенные лица, торопливый шепот, тревожное ощущение, распространявшееся по комнатам. Концерт состоялся. Наша матушка спела. И лишь много позже мы узнали, в чем было дело.

Севастопольская полиция, прислушивавшаяся к малейшим тревожным слухам, пришла предупредить отца. От своих осведомителей в рядах революционеров она узнала, что готовится взрыв зала, если намеченное на этот вечер собрание состоится и если отец будет на нем присутствовать. Отец запретил распространять этот слух; однако он быстро разошелся по всему городу. Отсюда демарши стольких персон, которые, обеспокоенные и напуганные, приезжали уговаривать наместника отменить праздник.

Легко понять, какие чувства боролись в душе моего отца: с одной стороны, страх подвергнуть опасностям возможного покушения многочисленных гостей, пришедших по приглашению его самого и его жены, с другой – опасение показать революционерам, что их угрозы достигают цели… Тайно договориться с ними? Но как далеко может завести этот путь от компромисса к компромиссу?

Отец решил не отступать. В назначенный час, перед тем как отправиться вместе с матушкой в зал собрания, он надел полную парадную форму, не из провокации, а чтобы его проезд был хорошо виден всем жителям и стал бы предметом для обсуждения. Этот расчет принес желаемый результат; ибо то ли из убеждения, что наместник получил другие сведения, успокаивающие, то ли не желая показаться менее храбрыми, нежели наместник и его супруга, но приглашенные прибыли на концерт, и зал был полон.

Представление началось. Возможно, многие из присутствовавших все еще испытывали тревогу. Мои родители в глубине души, конечно, тоже волновались; ведь их не успокоил ничей пример, а к волнению у них примешивалось чувство ответственности. Когда матушка вышла на сцену, то услышала, что ее приветствуют аплодисментами, слишком настойчивыми, чтобы за ними не скрывалось некоего тайного смысла. Она запела, стараясь, чтобы голос не выдал волнения; и после каждого романса получала овацию, которая определенно была вызвана не ее артистическими талантами.

Должен сказать, что вечер завершился без происшествий. Никто никогда так и не оценил достоверность тревожных известий, сообщенных полицией.

Что же касается моего отца, то, ознакомившись с состоянием дел, он изменил меры, принятые его предшественником, адмиралом Чухниным. Он сделал это из чувства справедливости, потому что, по его мнению, пересмотр этих мер был необходим, но не в демагогических целях. Он обнаружил, что покойный был очень непопулярен, особенно среди матросов; тогда отец решил, что отмена ряда принятых Чухниным мер произведет благоприятное впечатление и на население, и на моряков. В таком крупном городе, как Севастополь, те и другие находились в постоянном контакте; их умонастроения оказывали взаимное влияние и постепенно сливались в одно единое.

Отец вернулся в Севастополь уже окруженным ореолом популярности: ведь он был человеком, добившимся от императора отмены смертной казни; это стало его первым успехом в глазах недовольной массы. Популярность отца возросла, когда он посетил военные тюрьмы и, обращаясь к содержавшимся там матросам-мятежникам, назвал их «братцами», а не «заключенными». Первые публичные действия отца давали понять, что в случае дисциплинарных нарушений он не станет считать нижних чинов виновными а приори. В спорных делах он не становился заранее на сторону офицеров, допуская, что они могут быть признаны юридически ответственными, даже виновными.

Понятно, что подобное поведение со стороны высокого военного чина могло тогда показаться новым, особенно нижним чинам, привыкшим к совсем другому отношению. Но сегодня трудно себе вообразить, какая волна осуждения, даже ненависти, поднялась в монархических кругах. После отмены смертной казни еще такое добродушие к бунтующей массе, такое «братание»?.. Отца клеймили тем же словом, с которым он обращался к солдатам: «братец». Один очень известный в то время журналист-монархист Меньшиков вызвал настоящий скандал своей статьей, опубликованной в «Новом времени» и имевшей успех в консервативных салонах; в ней он назвал моего отца «красным адмиралом», ни больше ни меньше.