Россия белая, Россия красная. 1903-1927

Подозрения вызывало все, вплоть до самых невинных намерений. Одна из наших знакомых, княгиня Оболенская, чтобы зарабатывать себе на жизнь, снялась в нескольких советских кинофильмах. Не имея возможности покинуть Россию из-за своего дворянского происхождения, она стала искать способы обойти это препятствие. Княгиня решила, что нашла его, начав переписку с некоторыми своими знакомыми в Голливуде. Она просила их найти ей там контракт на съемки, благодаря чему рассчитывала получить выездную визу. Для успеха переговоров она выслала своим американским корреспондентам подборку своих фотографий. Однажды ночью, вскоре после того, как от нее ушли гости – несколько друзей, в числе которых был и я, – ее арестовали. Было три часа утра; в те времена ГПУ арестовывало людей по ночам, чтобы быть уверенным, что застанет их дома; предварительно днем производился тайный обыск в отсутствие хозяина квартиры. Княгиню обвинили в заговоре вместе с Америкой против Советов: отправленные письма и фотографии послужили доказательствами ее виновности. После восьми месяцев содержания в тюрьме ГПУ она была отправлена на Соловки, где пробыла, насколько мне известно, минимум пять лет. Полагаю, она до сих пор томится в советской тюрьме.

Я ручаюсь, что точно изложил эту историю, поскольку хорошо знал и княгиню, и ее намерения. Не могу утверждать, действительно ли ГПУ верило в выдвинутые против нее обвинения, но заявляю: единственным преступлением узницы было то, что она являлась княгиней Оболенской и хотела выехать из России. К сожалению, несмотря на нашу уверенность, ни я, ни другие друзья княгини не смогли ничем ей помочь; ходить по инстанциям, доказывая ее невиновность, было бесполезно, ее мы бы этим не спасли, а ГПУ получило бы еще целую компанию «преступников». Кстати, если бы мы немного задержались у нее в тот вечер, то были бы арестованы вместе с нею. Таков был обычай.

Еще более вопиющий случай: граф Коковцов, бывший премьер-министр, эмигрировал в Париж. Там, на банкете, устроенном выпускниками Санкт-Петербургского Императорского лицея, тоже эмигрантами, граф произносит речь, в которой выражает веру в свержение Советов и надежду на то, что, когда придет время, все бывшие ученики лицея, оставшиеся в России, восстанут против большевистского режима. Через две недели всех бывших лицеистов, рассеянных по России, арестовывают вместе с семьями. Членов семей быстро отпускают, но самих лицеистов отправляют кого на Соловки, кого в другие лагеря. Но в чем их вина?

Я уже рассказывал, как цензура вскрывала и прочитывала письма. Получение посылок из-за границы в России было сопряжено с не меньшими трудностями. Стремясь поощрять приобретение отечественных товаров, власти конфисковывали присылаемые из-за границы предметы роскоши, ткани и новую одежду. Скоро даже за поношенную одежду, присылаемую из Франции и Германии родственникам, оставшимся в России, стали требовать такую пошлину, что получатели предпочитали отказываться от посылок. Например, мы очень страдали от холода, но, когда нам отправили посылку с теплыми вещами, мы отказались ее выкупать. Излишне уточнять, что посылка не вернулась отправителям, и понятно, кому досталось ее содержимое.

Получение в России иностранных газет было запрещено, вне зависимости от политической направленности издания.

Однако такое создаваемое режимом давление на умы скоро стало менее заметно. Человек привыкает ко всему, а русские – самый фаталистический народ Европы. Вот две причины, объясняющие, как население могло внешне беззаботно жить среди постоянных опасностей. Оно танцевало на многих других вулканах, танцевало и на этом. Люди ходили в гости и приглашали гостей к себе. В тесных квартирках, неотапливаемых, без мебели, плохо одетые люди устраивали приемы, угощая приглашенных отвратительным чаем без сахара. Несмотря на лохмотья и дырявые ботинки присутствующих, там незримо витал дух светскости.

Люди жили не просто текущим часом, а текущей четвертью данного часа. Никто не пытался ни заглядывать в завтрашний день, ни ограждать себя от возможных опасностей, так как капризы и сюрпризы судьбы опрокидывали все расчеты. Во время одного раута, если можно употребить это слово, я видел поразительное сближение противоположностей: буржуа, разбогатевший на спекуляциях (которые тогда наказывались с крайней суровостью) и арестованный за это, но отпущенный до суда на свободу, непринужденно разговаривал и шутил с судьей, который через два дня осудил его на десять лет тюрьмы. И в этот момент оба персонажа сценки знали, какую роль предстоит сыграть одному в судьбе другого; вне всяких сомнений, они знали, что наказание, которое будет назначено спекулянту, не может быть смягчено не потому, что этот человек был дворянского происхождения, а потому, что, не будучи пролетарием, он, по обычаям той эпохи, должен был быть осужден на максимальный срок[35].