Россия - Европа (март 2008)

В ту же самую историческую эпоху в Англии и по всей Европе (больше теоретически, но все-таки) торжествуют идеи свободной торговли, невидимой руки рынка, невмешательства в частную жизнь и свободы человеческой индивидуальности. Образцовое государство должно как можно больше походить на «общество в естественном состоянии» - ну, может быть, облагороженное «добрыми нравами», откуда-то незаметно берущимися, как-то заводящимися через филантропию, просвещение, тихой работой виртуозов-садоводов, подстригающих ветки (чем меньше, тем лучше), чтобы пейзаж соответствовал высоким стандартам.

***

Два самых распространенных обвинения, которые русские (когда были посмелее) бросали в лицо европейцам, - в «расчетливости» и «неискренности». «Все в этой хваленой Европе насквозь фальшиво, все не по-настоящему, все с ужимкой и гримасой, нигде нет живого слова, живого человека», - такими причитаниями полнятся страницы русских дневников позапрошлого какого-нибудь века. Обычно эти обличительные строчки соседствуют с восхищениями по поводу европейской опрятности, сытости, твердой обеспеченности прав и свобод. Это хвалили, хотели себе - а на несносную «фальшивость» пеняли нещадно. Нет бы европейцам, достигшим такого упоительного благополучия, не быть такими застегнутыми на всю душу. Кто знает, что там у них в душе делается. Подозревали нехорошее.

Про то, как европейцы не жалуют русских, мы уже говорили. Огрехов и уродств у нас находят множество. Но, пожалуй, самыми искренними - раз уж мы говорим об искренности - остаются две претензии.

Первое - это серость, невыразительность России и русских. Когда европеец пишет о русском рабстве, русской лени, русском неумении носить хорошие пиджаки, и тому подобное, то чувствуется, что это все придирки. Но когда из-под пера вырывается: «эти плоские, невыразительные лица», - вот тут проскакивает какая-то искра настоящей досады. Русские как бы не выдерживают какой-то важный экзамен.

Интересно, что его при том выдерживают другие народы. Например, японцы, не отличающиеся богатством мимики, обычно кажутся европейцам симпатичными - не то чтобы приятными, нет. Но европейцы отмечают «похвальную сдержанность» японских лиц, чья неподвижность подчеркнута, как штрихом, легкой улыбкой. Это внушает. Русские же, на взгляд европейца, именно что грубые, невыразительные, глиняные какие-то истуканы. И природа у них такая, невыразительная, грубая. А уж что делают руками - все плохо. Прежде всего - плохо выглядит, не смотрится.

Второе мудренее.

Вчитываясь в строки всех этих Герберштейнов, де Кюстинов, анонимных и полуанонимных памфлетистов и обличителей русского варварства, начинаешь замечать: русское общество, русское государство, русские порядки - все это вызывало и вызывает у европейца некую трудноуловимую брезгливую реакцию, обычно рационализируемую как неприятие «деспотизма», «лжи», «обмана». В чем заключаются «ложь и обман» - неясно. Честный деспотизм, честно же пытающийся укоротить себя в дурных своих проявлениях - как во времена той же императрикс Екатерины - не должен, по идее, вызывать такого уж сильного отторжения, тем более у изобретателей множества разновидностей тоталитаризма. К тому же российские порядки не нравятся даже европейским консерваторам, поклонникам жесткости и регламента. Нет, тут претензия глубже. Скорее, это реакция на неумелую ложь, детскую, легко разоблачаемую, плохо и грязно исполненную. Ложь, так сказать, фальшивую.

Вообще за этим просматривается отношение к России как к какой-то малоаппетитной изнанке собственной цивилизации - где у нас в Европе гладенько, там у русских торчат белые нитки. Русские не умеют прятать свой срам, заметать мусор под ковер, все время подставляются, прокалываются. И особенно там, где хотят что-то спрятать. «Это фи».

Поэтому, кстати, памфлет про «повелителя тьмы» и пользовался популярностью. В самом деле, это же так понятно: русские хотели обмануть, да не вышло, потому что дураки и не умеют.

Чего они умеют? Чего не умеем мы?

***

«Жизнь есть театр, и люди в нем актеры». Трудно припомнить более пошлую, сильнее избитую максиму. Даже про жизнь и поле - и то ярче.

Тем не менее мало кто задумывается над самой мыслью. Почему, собственно, театр? Что в нашей колготной, нищей, замурзанной жистенке напоминает мерцанье сцены, хоры слабые теней, где легкий шорох - и, главное, бессмертных роз огромный ворох? Где то празднество вечное, то очарование? Где, наконец, представление? Что такое мы собой представляем?… Вот то-то.

Между тем для европейца эта мысль - о театре - является более чем естественной. Она лежит в основании величественного собора европейских священностей.

Чтобы не задерживать читателя - а задержаться тут есть где, - приведем, опять же, самый избитый пример. Самым «европейским» из всех понятий высокого уровня является понятие «личности», известной как «неповторимая» и «уникальная». «Личность» - это то, что есть у европейца, но отсутствует у всех остальных, даже очень просвещенных народов. Самая ихняя фишечка.