Россия и Англия в Средней Азии

Лучшим же ответом на все опасения может служить поведение капитана генерального штаба Никифорова, посланного в 1841 году, в Хиву для заключения договора после неудачной экспедиции Перовского. Не говоря уже о том, что Никифоров с первого же шага, пошел в разрез с общепринятыми в Азии обычаями, в отношениях послов с ханскими министрами, но он, сверх того, крайне сурово обращался с этими сановниками и с приближенными хана, когда те не вовремя являлись к нему со своими любезностями.

Под влиянием особых обстоятельств (spiritus vini) Никифоров делался обыкновенно раздражительным и тогда, без всяких церемоний, приказывал казакам выпроваживать гостей в шею!

Министров это озадачивало и наводило на них уныние, простой же народ громко высказывал свое удивление и почтительно сторонился перед задорным послом. Впечатление было тем сильнее, что при Никифорове было всего только 12 казаков, а помощи ему ждать было не откуда. ^{88}

Никифоров не давал потачки и самому хану: спорил с ним резко и грозил разными бедами. Когда же увидел, что переговоры затягиваются и ни к чему не ведут, он прервал их декларацией, в которой определил новую границу нашу и грозил смертною казнью всякому хивинцу, схваченному за этой чертою.

Если припомнить при этом, что незадолго до того два английских агента Стоддарт и Конноли были казнены в Бухаре, а двое других Шекспир и Аббот чуть не подверглись той-же участи в Хиве и спаслись, только благодаря ходатайству русского агента, то придется признать поведение Никифорова весьма смелым.

Мы уже говорили в своем месте о другом нашем агенте, подпоручике Виткевиче, случайно попавшем в Бухару и преспокойно разъезжавшем по улицам в офицерском мундире. Опять таки это случилось до занятия Сыра, а мы знаем, что позднейшие наши миссии, являвшиеся в Бухару после таких погромов как самаркандский и зерабулакский — не осмеливались появляться на улицах без предварительного разрешения, другими словами — без свиты из туземцев.

Особенною деликатностью в этом отношении отличился один полковник, посланный в Бухару в 1870 году.

Куш-беги предупредил этого сверх-штатного дипломата, что-де «пусть ваши люди зря не выезжают: вы гости и мы заботимся, чтобы не вышло какого-нибудь неудовольствия... между нашими много развратников, весьма необузданных, так что нельзя управлять ими без палки, тюрьмы и палача».

Члены посольства считали себя молодыми и красивыми мужчинами и потому убоялись показываться на глаза туземным ловеласам, без туземной же свиты, напоминающей народу о палке, тюрьме и палаче! Наша миссия, впрочем, могла утешать себя мыслию, подсказанною тем же Куш-беги, что-де смотреть все равно нечего — кругом одна глина, а «наше войско не обучено и дурно вооружено, смотреть ученье, может быть, составляет тамашу для узбеков, но для русских будет забавно и неприятно».

Этих доводов было достаточно, чтобы погасить пыл любознательности, столь свойственный туристам и наша миссия засела в четырех стенах, выезжая только официальным образом.

На торжественной аудиенции, когда эмир предложил обычные подарки, наш полковник настоял, не смотря на протесты членов миссии, чтобы все они облеклись в пожалованные халаты и, в таком наряде, проехались по городу. Пусть, говорит, народ знает, как нас принял эмир!

Рассказывают даже, что один из юнейших членов миссии г. Б — в, на прощальной аудиенции, так низко наклонился над поданнной ему рукой эмира, что со стороны могло казаться, что дело не ограничилось одним поклоном и пожатием руки. Сам Б — в, однакоже, упорно отвергал всякое подозрение в излишнем подобострастии.

Все это, конечно, должно было возбудить самые разнообразные толки в среди представителей русской интеллигенции в крае. Легко себе представить, что общее впечатление было не весьма благоприятно для миссии.

Совершенно иначе поступил, в подобном случае, другой полковник, посланный в 1871 г. для выражения эмиру соболезнования по случаю смерти его любимого сына Тюря-Джана. Далекий от всякой политики и дипломатических тонкостей, посол этот отказался, на отрез, надеть халат и объяснил бухарцам, что русскому офицеру неприлично да и нельзя покрывать, данную ему Белым Царем, одежду — ничем иным, кроме форменного же плаща.

Бухарцы сослались было, на то, что даже генерал Струве и тот делал уступку и надевал халат. На это им отвечено, что Струве не военный и что ему это можно. Бухарцы больше и не настаивали.

Мы слышали, что г. Вейнберг, заменивший г. Струве — придерживался во время первой поездки своей в Кокан последней же системы, т. е. в халат не облачался и на основании того же довода.

Вопрос о том: облачаться в парчевые ризы или нет, может показаться пустяками, о которых не стоит и говорить, но если на это смотреть глазами азиятцев — а иначе смотреть мы и не имеем права, — то это будет далеко не пустяки.