Россия и Европа

Но как ни внешне наше русское просвещение, как ни оторвана наша интеллигенция (в большинстве своем) от народной жизни, она не встречает, однако же, в русском народе и в России tabulam rasam[5]* для своих цивилизаторских опытов, а должна, волею или неволею, сообразоваться с веками установившимся и окрепшим народным бытом и порядком вещей. Для самого изменения этого порядка интеллигенция принуждена опираться, часто сама того не замечая, на народные же начала; когда же забывает об этом (что нередко случается), то народ, составивший уже долгим историческим путем общественный организм, извергает из себя чуждое, хотя бы то было посредством гнойных ран, или как бы облекает его хрящеватою оболочкою и обособляет от всякого живого общения с народным организмом;- и чуждое насаждение, в своей мертвенной формальности, хотя и мешает, конечно, правильному ходу народной жизни, но не преграждает его, и она обтекает и обходит его мимо. Не то со странами совершенно новыми, как можем удостовериться на примере Румынского государства, где был полный простор для действий цивилизирующей интеллигенции.

Чтобы подобная участь не постигла и Булгарию, ей необходимо устраиваться под крылом России и под влиянием других, более ее политически развитых членов славянского союза, в теснейших сношениях и в связи с ними - сначала как самобытная в административном отношении область и впоследствии только как самобытное политическое тело. Такое покровительство, такая опека беспристрастной ко всем славянским народностям России необходимы для Булгарии еще в другом отношении: именно для того, чтобы страна эта, населенная самостоятельным славянским племенем, могла сохранить свою самостоятельность, не сделавшись жертвою честолюбия соседней Сербии.

Для самой Сербии тесная связь с Россией и всем славянством не менее полезна для подавления в ней неправильных честолюбивых инстинктов, для направления их в должную сторону: не на Булгарию, а на находящиеся под владычеством Австрии страны, населенные сербским и родственными с ним хорватским и словенским племенами. Бодрый и крепкий сербский народ должен опасаться польского обычая честолюбиво присвоивать себе чужое, упуская свое. В его борьбе с обытальяненьем, омадьяреньем и онемеченьем своей земли сербский народ может найти нужные силы и надежду на успех только в политическом союзе со всем славянством, под главенством России.

Еще в большей степени относится это к племени чешскому, область которого вдается как бы бастионом, передовым укреплением в немецкие земли, и внутри которого немецкие поселения сделали огромные успехи. Ни внутренняя борьба с немцами, ни внешние нападения, которых не избегнуть этому яблоку раздора между Славянством и Германством, не могут быть ведены с успехом без тесного соединения со всем славянством.

Румыны могут надеяться на присоединение к ним половины Трансильвании, Буковины и части Бессарабии не иначе как с согласия и при содействии России, и только при ее беспристрастном умирительном влиянии возможно для них успешное противудействие захватам мадьяризма; только опираясь на несравненно более родственное им славянство, могут они бороться с разъедающим галломанством и подражательностью их жалкой интеллигенции.

В предыдущей главе видели мы, что даже Польша может найти возможно благоприятный исход ее долгих томлений единственно в недрах Всеславянского союза, в тесном единении и дружбе с Россией.

Для одной Венгрии перспектива такого союза, полагающая предел всем ее честолюбивым высокозаносящимся планам, не может представляться в радужном свете, но и она может надеяться на удовлетворение всем своим законным стремлениям; только своим беззаконным властолюбием пришлось бы ей поступиться.

Таковы выгоды для каждого из народов, которые могли и должны бы образовать самобытные государства в великой Всеславянской федерации, от союза, который объединил бы их. Если присоединить к этому ту блистательную, величавую, миродержавную историческую роль, которую обещает такой союз всему славянству, то, казалось бы, что он должен составлять если не непосредственную цель стремлений всех славян, сознающих себя славянами, то, по крайней мере, предмет их желаний - их политический идеал. И действительно, мы можем назвать не одно знаменитое славянское имя, для которого мысль о славянском объединении, в той или другой форме, представляла такой идеал. Назовем для примера некоторых из них, которые более или менее ясно высказали его, как, нар., Хомяков, Погодин, Ганка, Коллар, Штур. Однако же многие даже из неевропействующих славян относятся к политическому объединению своего племени, под главенством России, вовсе не с тем сочувствием, которого можно и должно было бы ожидать.