Россия и Европа. Том 1. 1462-1921 Европейское столетие России. 1480-1560

Так входил в Иваниану драматизм времени. Древняя история словно возвращалась в новую Россию и мертвые хватали живых. Со­временная страна, успевшая удивить мир не только военной мощью, как во времена Ломоносова и Кавелина, но и великой культурой, страна, крупнейшему историку которой опричнина совсем еще не­давно казалась бессмысленной и бесцельной, опять стояла на пороге средневековой судороги. Бесконечно более, чем Ярош, тонкий и серь­езный мыслитель Платонов изображал теперь истоки опричной дра­мы так: «Грозный почувствовал около себя опасность оппозиции и, разумеется, понял, что это оппозиция классовая, княжеская, руково­димая политическими воспоминаниями и инстинктами княжат, „вос­хотевших своим изменным обычаем" стать удельными владыками ря­дом с московским государем».⁵ Другими словами, вернуть Русь в до­монгольские, «удельные» времена, расколоть государство. Короче,

^А К. Ярош. Психологическая параллель, Харьков, 1898, с. 28.

⁵ С.Ф. Платонов. Цит. соч., с. 119.

«Сплошное

Платонов отказывался рассматривать конфликт, приведший к оприч­нине, в традиционных терминах Соловьева — Горского, т.е. борьбы дворянства (нового) с боярством (старым). Тем более отказывался принять эту упрощенную схему государственной школы Покровский.

Если Платонов поставил в центр исторической сцены «класс кня­жат», Покровский втолкнул на неё «класс буржуазии». Если для Пла­тонова Правительство компромисса соответственно представляло этот «класс княжат», то для Покровского представляло оно классо­вый союз буржуазии и боярства. Если для Платонова поэтому суть опричнины состояла в том, что царь отнял землю у многоземельных княжат, отдав их малоземельным помещикам и предотвратил тем са­мым новый распад страны, то для Покровского суть её была совсем в другом. С его точки зрения, царь оказался в этом конфликте оруди­ем буржуазии, которая, отвергнув классовый союз с боярством, вы­брала себе нового партнера — помещиков.

«Во всем этом перевороте, — объясняет он, — речь шла об уста­новлении нового классового режима, для которого личная власть ца­ря была лишь орудием, а вовсе не об освобождении лично Грозного от стеснявшей его боярской опеки».[23] Но и для Платонова, и для По­кровского в основе конфликта одинаково лежало перераспределение земли, аграрный кризис, экономический переворот. И тот и другой, попытавшись заменить старые мифы собственными, ничуть не менее фантастическими, потерпели сокрушительное поражение. И в то же время одержали они победу — ублюдочная «аграрная школа», родив­шаяся от их противоестественного союза, господствовала в Иваниане на протяжении большей части XX века.

Глава десятая Повторение трагедии

недоразумение»

Отношение Платонова к опрични­не не менее сложно, нежели отношение к ней Соловьева. С одной стороны, он с точно такой же безаппеляционностью, как Соловьев,

провозглашает, что «смысл опричнины совершенно разъяснен науч­ными исследованиями последних десятилетий».⁷ И мы уже знаем, что смысл этот состоял, по Платонову, в конфискации владений княжат. Но с другой, кровь, грязь, зверства опричнины вызывали у нового классика такое же отвращение, что и у старого. И Платонов оговарива­ется: «цель опричнины могла бы быть достигнута менее сложным спо­собом», ибо «способ, какой был Грозным применен, хотя и оказался действительным, однако, повлек за собою не одно уничтожение знати, но и ряд иных последствий, каких Грозный вряд ли желал и ожидал».⁸

Какой же в таком случае могла быть альтернатива опричнине? Как иначе мог поступить царь перед лицом нового распада, угро­жавшего, по Платонову, стране? Что мог он сделать, если на стороне княжат стояло само московское правительство (или «Избранная ра­да», как он его по традиции называет)? «Состав рады, как надо пред­полагать, — говорит классик, — был княжеский, тенденция, по-види- мому, тоже княжеская. Сила влияния „попа" и его „собацкого собра­ния" в первые годы их действия была очень велика... весь механизм управления был в их руках».⁹

Так что же и вправду было делать бедному царю, восставшему против собственного правительства, а заодно и против княжеского «правительственного класса»? Мыслима ли была в таких условиях его победа без опричнины? То есть без государственного переворо­та, без создания собственной армии и полиции, свободной от влия­ния княжат, без массового террора и всех тех зверств, которые каза- лись Платонову омерзительными? В конце концов он ведь и сам — даже 400 лет спустя — оказался не в силах придумать никакой аль­тернативы опричнине. Увы, моральные ламентации помогают ему не больше, чем помогли они Соловьеву. И логика его конструкции столь же неумолимо вела к оправданию ивановыххудожеств.

Это, однако, еще с полбеды. Настоящая беда начинается, когда мы внимательнее вчитаемся в тексты Платонова. Ибо, вчитавшись,

С.Ф. Платонов. Цит. соч., с. 119.

Там же, с. 133.