Короче говоря, не «экономическая отсталость» и не «вызов среды», на которые ссылается Миронов, но установление в России режима самодержавия сделало неизбежным роковой крепостнический выбор истории-странницы на том, решающем историческом перекрестке.
Миронова
А то, что русский народ представлял собою, в отличие от соседей, «этнографическую протоплазму», «жидкий элемент» или «калужское тесто», так же, как то, что «простой русский человек нуждается в надзоре» вследствие загадочного отсутствия у него «самоконтроля и дисциплины», все это придумано было задним числом. Придумано, чтобы оправдать основной постулат государственной школы, который, как мы уже слышали от Герцена, состоит в том, что «русский народ скот, а правительство умница».
Личный вклад
Миронова Будем,однако,справед
ливы. Современный «восстановитель баланса» не просто заимствовал у основоположников государственной школы их генеральную схему русской истории, он внес в неё и собственный, вполне оригинальный вклад. Заключается его вклад в утверждении о безнадежной экономической неэффективности русского крестьянина. Ну, плохой он работник — и всё. У него «потребительский менталитет». Он работает «ровно столько, чтобы удовлетворить свои минимальные потребности».83
Более того,Масса цифр и фактов приводится в подтверждение этого теоретического обоснования необходимости крепостничества в России. Вотхоть несколько из них. «Во второй половине XIII — первой половине XIV в. английские фермеры собирали по... 614 кг с гектара. Русские крестьяне через 500 лет, в 1860-е по 466 кг с гектара, т.е. на 32 % меньше. К середине XIX в., до промышленной революции
Там же, с. 401.
Там же.
Там же.
в сельском хозяйстве, на основе ручного труда английские фермеры подняли урожайность пшеницы до 1773 кг с гектара... Россия не достигла английского уровня начала XIX в. даже через два века: в 1986-1990 гг. урожайность зерновых, если верить советской статистике, составила 1590 кг с гектара».86
Дело положительно выглядит так, словно Б.Н. Миронов «ведёт процесс» против русского крестьянства, говоря языком императора Николая. Мысль, что сравнивает он производительность труда свободных фермеров с производительностью закрепощенных крестьян, даже не приходит ему в голову. Только вот как же быть с замечательным экономическим подъемом в сельском хозяйстве России в первой, докрепостнической половине XVI века, подъёма, тщательно документированного теми же советскими историками-шестидесятниками? Как быть с резким подъемом сельского хозяйства в НЭПовской России, с тем самым, что потребовал террористического раскулачивания крестьянства? Как, наконец, быть с наблюдениями некоторых помещиков и публицистов, цитируемых самим Мироновым?Вот помещик А.И. Жуков: «За деньги русский мужик готов перехитрить англичанина, а на барщине тот же человек делается неповоротливым медведем».87
Вот другой помещик — и известный славянофил — А.И. Кошелев: «Взглянем на барщинскую работу. Придет крестьянин сколь возможно позже, осматривается и оглядывается сколь возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше — ему не дело делать, а день убить. Господские работы... приводят усердного надсмотрщика или в отчаяние или в ярость».88 (Мой собственный опыт свидетельствует: перед нами точное описание колхозной работы в середине XX века).Вот, наконец, наблюдение Глеба Успенского за бывшим барщинным селом, которое он для большей ясности так и называет Барским, в 1870-е, т.е. после отмены крепостного права: «лучше всех живет и умнее всех крестьянин деревни Барской. Он есть истинный современный крестьянин... Он платит большие подати и бьется круглый год исключительно над земледельческой работой... В Барском
Там же, с. 400.
Там же, с. 408.
Там же, с. 407-408.
самодержцев