Россия и Европа. Том 2

но и враждебные друг другу фазы — европейскую (условно говоря, екатерининскую) и николаевскую. Что если екатерининская фаза не­избежно вела к окончательной европеизации русской элиты, то ни­колаевская, напротив, к моральному и политическому отторжению от Европы. И потому обрушилась в октябре 1917-го вовсе не екатери­нинская Россия, но, как и говорил Рязановский, николаевская.

Понимая, до какой степени спорно это моё утверждение и как мало надежды, что согласятся с ним отечественные специалисты по послепетровскому периоду, я и послал эту вводную главу некоторым из них, наиболее открытым, как мне казалось, для принципиально новых историографических интерпретаций. Ответы были даже более обескураживающими, чем я ожидал. Чтобы не быть голословным, процитирую один из них (не называя, конечно, автора). Вот его суть.

«Думаю, что правительство Александра намного сильнее подей­ствовало на умы и души современников, намного сильнее определило их настроения и мировосприятие, чем правительство Николая. Есть не­мало свидетельств того, что контроль властей ограничивался формой социальной жизни, а не её содержанием. Я думаю, что сам император сознавал, что официальная идеология не проникаете души поддан­ных, не становится религией империи, потому и был недоволен дея­тельностью Уварова». Как легко поймет после этой отповеди читатель, недостатка в ученых оппонентах у меня не будет. Академическое сооб­щество — и в России, и на Западе — наверняка восстанет против моего тезиса, как против ереси. И одних ссылок на Погодина, на Гершензона или Рязанов'скогодля его доказательства недостаточно.

Хотя бы потому, что доказательство это должно отвечать, по край­ней мере, двум жестким критериям. Прежде всего следует показать, что ничего подобного тому «настоящему перевороту в националь­ной мысли», какой произошел, по выражению Чаадаева, при Нико­лае, не было — и не могло быть — в екатерининской фазе петров­ского периода и уж тем более при Александре I. Но этого мало. Вто­рой критерий много сложнее. Ибо показать должен я также, что результаты этой революции никуда не исчезли и во всех последую­щих царствованиях после Николая. Что так и оставалась русская жизнь до самого конца династии, говоря словами Гершензона, «не­нормальной». Оставалась — несмотря на все реформы, контрре­формы и революции.

Например, резкий перелом в отношении к Европе, случившийся с воцарением Официальной Народности (и в особенности в начале 1850-х), отвечает лишь первому критерию. Потому что постниколаев­ские режимы, включая даже контрреформистский, откровенно нацио­налистический режим Александра III, последовательно шли на сближе­ние с Западом, вплоть до немыслимого при Николае военного союза с франко-английской антантой. И внук его действительно снял шляпу при исполнении в кронштадтском порту Марсельезы, чего Николай на­верняка бы ему не простил. Но если не отторжение от Европы, то что?

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса

Мечта о «першем государствовании»

Вообще-то ничего особенно нового в мечте Николая о «первом месте в ряду царств вселенной» не было. В пер­вой книге трилогии очень подробно документирована аналогичная мечта Ивана Грозного во время Ливонской войны. Только тогда это называлось «першим государствованием» (на сегодняшнем полити­ческом жаргоне, как мы знаем, зовется это «сверхдержавностью»). Проблема лишь в том, что Николай был первым в новой истории русским государем, возродившим эту угасшую было после Грозного мечту. Уж слишком много бед принесло стране в XVI веке её круше­ние. На два с половиной столетия хватило России воспоминаний о катастрофическом результате этой первой в её истории попытки добиться «першего государствования» — и вызванного ею столкно­вения с европейской коалицией.

Сюжета о возрождении при Николае этой злосчастной мечты мы попутно касались в вводной главе, но я, конечно, напомню читате­лю, о чем там шла речь. Сначала, однако, скажу, что в екатеринин­ской фазе мечта «о першем государствовании » действительно от­сутствовала и, стало быть, первому критерию вполне отвечает. Петр, если верить графу Никите Панину, «выводя народ свой из [мо- сковитского] невежества, ставил уже за великое и то, чтоб уравнять оный державам второго класса».²³ Екатерина вывела Россию в ранг государств «первого класса», но роль одной из великих европей­ских держав её нисколько не тяготила. Александр Павлович, несмо­тря на свое амплуа победителя Наполеона, никогда, если верить А.Е. Преснякову, мечтой этой одержим не был. Напротив, при нем «эпоха конгрессов вводила Россию органической частью в евро­пейский концерт международных связей, а её внешнюю политику — в рамки общеевропейской политической системы».²⁴ Короче, если и существовала до Николая мечта о российской сверхдержавности, то лишь в нескольких воспаленных умах и уж наверняка не вдохнов­ляла она большинство российского политического класса.