Россия и Европа. Том 2

Удивительно, право, каким образом десятки экспертов, отечествен­ных и иностранных, изучавших николаевскую Россию, не заметили, что антипетровский переворот Николая сделал военное столкнове­ние с Европой практически неминуемым. И что уже по одной этой причине предстояло ему стать гигантским водоразделом, безнадеж­но расколовшим петербургский период русской истории на две не только разные, но и враждебные друг другу части — условно говоря, екатерининскую и николаевскую.

Должен честно признаться, что Степан Петрович Шевырев, один из влиятельных членов нового антиевропейского лобби, сформули­ровал нечто подобное задолго до меня, еще в 1841 году. Сказал он тогда (конечно, в похвалу Николаю), что подлинно «национальный период русской истории» начинается только с его царствования, придя, наконец, на смену «периоду европейскому — от Петра до кончины Александра».[12]

Глава первая Вводная ^ ^^ Ь13 О В

Петра» Одно во всяком случае не под- лежитсомнению: нельзя объяснить николаев­ский переворот затянувшейся на два столетия агонией русского са­модержавия. Напротив, очень похоже, что именно он и объясняет эту затянувшуюся агонию. Такова, во всяком случае, гипотеза, поло­женная в основу этой книги.

Если Иван Грозный создал режим неограниченной власти, раз­давив в ходе первой самодержавной революции 1560-х набирав­ший в его время силу в России «абсолютизм европейского типа»²² (по определению С.О. Шмидта), то вторая самодержавная револю­ция при Николае отрезала стране путь к назревшей уже к середине XIX века конституционной монархии (вполне возможно, предре­шив, что и столетие спустя после нее конституционные учреждения России окажутся, по жестокому выражению Макса Вебера, «псев­доконституционными», всего лишь «думским самодержавием»).

Разумеется, пока это лишь гипотеза. Но вот некоторые факты, ее поддерживающие. Американский историк так описывал проект, представленный в 1805 году последним из екатерининских, так ска­зать, самодержцев России английскому премьеру Питту: «Старой Европы больше нет, время создавать новую. Ничего, кроме искоре­нения последних остатков феодализма и введения во всех странах либеральных конституций, не сможет восстановить стабильность»[13]Осторожный Питт, конечно, отверг этот проект. Но Александр Пав­лович остался верен своим идеям и десятилетие спустя, когда отка­зался вывести свои войска из оккупированного Парижа, пока Сенат Франции не примет новую конституцию, ограничивающую власть Бурбонов. Я не знаю, признают ли сегодняшние французские исто­рики, что первой своей либеральной конституцией Франция обяза­на русскому царю. Но мы ведь о другом. О том, что представить се­бе, чтобы Николай, оказавшись на месте брата, настаивал на введе­нии где бы то ни было конституции, — за пределами воображения. Так откудЈ эта разница между европейцем Александром и моско- витским прапорщиком на престоле?

По словам одного из самых уважаемых русских историков А.Е. Преснякова, «в годы Александра I могло казаться, что процесс европеизации России доходит до крайних своих пределов. Разра­ботка проектов политического преобразования империи подготов­ляла переход русского государственного строя к европейским фор­мам государственности; эпоха конгрессов вводила Россию органи­ческой частью в „европейский концерт" международных связей,

22

Вопросы истории, 1968, № 5, с. 24.

а ее внешнюю политику — в рамки общеевропейской политической системы; конституционное Царство Польское становилось... образ­цом общего переустройства империи».²⁴ Совершенно очевидно, что культурно-политическая ориентация страны при Александре, как она описана Пресняковым, ни при каких обстоятельствах не могла спровоцировать вооруженную конфронтацию с Европой. Николаев­ский переворот ее спровоцировал. Как объяснить эту разницу?

Самый беспощадный из обличителей Александра I М.Н. Покров­ский вынужден был признать, пусть и скрепя сердце, что подготовлен­ный в 1810 году по поручению императора конституционный проект Сперанского «вовсе не был академической работой». И что, напротив, «Сперанский серьезно рассчитывал на осуществление своего проек­та, Александр серьезно об этом думал, их противники не менее серь­езно опасались введения в России конституции».²⁵ Ни один историк, как бы ни относился он к Николаю, не смог бы себе представить, чтобы при нем в России могло происходить хоть что-то подобное. Почему?