И поэтому «если бы», т.е. анализ политических ошибок, совершенных на том или ином перекрестке истории, занятие пустое: «не- пройденные дороги» относятся к жанру научной фантастики. А для меня они лишь «нереализованные возможности». И при другой комбинации политических сил на каком-нибудь из грядущих перекрестков возможности эти вполне могут быть реализованы. Короче, для «восстановителей баланса» история есть лишь наука о прошлом, а для меня — еще и о будущем.
А если говорить о российской судьбе, то ведь согласившись, что все московитские провалы страны в прошлом были фатально предопределены, мы попросту лишаем себя возможности разглядеть впереди те новые перекрестки, где истории-страннице опять придется выбирать путь России. Ведь в том, что ожидают еще её новые исторические перекрестки — будь то с новым Петром или с новым Николаем — едва ли кто-нибудь усомнится после пяти столетий столь драматических метаморфоз. Так хотим ли мы снова лишить себя возможности выяснить, от чего, собственно, зависит выбор нашей истории-странницы? Хотим ли, чтобы и новая метаморфоза застала нас врасплох? Хотим ли, короче говоря, оказаться в плену фатализма, беспощадно высмеянного еще два с половиной столетия назад Вольтером в бессмертном
Похоже, впрочем, что самый известный из отечественных «восстановителей баланса» Б.Н. Миронов не читал не только Гоголя, но и Вольтера. Иначе не подставился бы так простодушно, формулируя своё кредо «каждая стадия в развитии российской государственности была необходима и полезна в своё время».2
Почему бы уж прямо не сказать, подобно вольтеровскому Панглосу, что всё к лучшему в этом лучшем из миров? Ведь послушать Миронова, так и опричнина, укоренившая в России режим самодержавия и традицию тотального террора, тоже была в своё время необходима и полезна. Также полезна, как страсти правления Павла I, «сие царствование ужаса», по словам М.Н. Карамзина, не говоря уже о гекатомбах жертв террора сталинского.Нет сомнения, что, несмотря на всё свое пристрастие к самодержавию, даже Карамзин с презрением отверг бы такой фата-
лизм, свидетельствующий, помимо всего прочего, еще и о странном отсутствии у автора нормального нравственного чувства. Отверг бы не только потому, что был европейски образованным человеком и Вольтера читал, но и потому, что видел русский террор собственными глазами. Видел, как Павел «захотел быть Иоанном IV [и] начал господствовать всеобщим ужасом... считал нас не подданными, а рабами, казнил без вины... ежедневно вымышляя новые способы устрашать людей».3
Впрочем, и Карамзин, как мы скоро увидим, не сделал из страшного павловского опыта (который, по его же словам, был лишь повторением террора Грозного царя) очевидного, казалось бы, логического вывода: неограниченная власть соблазнительна для тирана и потому самодержавие чревато террором как зерно колосом. Чревато, стало быть, и новыми провалами в историческое небытие.Так или иначе, разобраться в том, был ли очередной, николаевский провал в новую «Московию» фатально предопределен или был он результатом поражения одних и победой других политических сил, важно для понимания не только прошлого, но и будущего страны. Вот, собственно, и всё, чем намеревался я предварить наш разговор. Разве что нужно еще объяснить заголовок, который я выбрал.
Метаморфоза Карамзина Г~| л п ли л 1л i/n
* I 1ш1сМИКа Это важно потому, что без
такого объяснения читатель может, чего доброго, принять полемику, пронизывающую это эссе, просто за внутрицеховой, так сказать, «спор славян между собою», интересный разве что специалистам по русской истории первой четверти XIX века. Я говорю здесь, конечно, не о споре с «восстановителями баланса». Нет, имею я сейчас в виду острую и очень болезненную для меня полемику с близкими мне по духу коллегами, которые именно по вопросам, затронутым здесь, защищают ту же, по сути, позицию, что и «восстановители баланса». Иначе говоря, впервые столкнулся я с общепринятым в современной историографии мнением.
Состоит оно в следующем. Мнение это отрицает, что Н.М. Карамзин, один из основателей современной русской литературы, был в то же время и главным идеологом николаевского переворота. Другими словами, что сыграл он для Николая I ту же роль, что, скажем, Победоносцев для Александра III или, если хотите, Крижа- нич для Петра и Маркс для Ленина.