Россия и Европа. Том 2

У американского историка, однако, есть и своё представление о происхождении карамзинского консервативного национализма в эпоху наполеоновских войн. «Монархия колебалась: привычка была сильна и, что еще более важно, приемлемой замены для ста­рой западнической стратегии у неё не было. Именно в эту критичес­кую минуту... и вступило в игру дворянство, снабдив монархию сво­ей собственной национальной идеологией вместо дискредитиро­ванного Просвещения»[18]Не знаю, согласятся ли с таким объяснением «восстановители баланса», но мне формулировка Пайпса представляется неверной. И дело не только в том, что карамзинская «конституция страха» ров­но ничего общего не имела с традиционными дворянскими проек­тами реформы государственной власти. Ни один из выдающихся консервативных реформаторов, ни М.М. Щербатов, ниА.Р. Ворон­цов, ни Н.С. Мордвинов, ни тем более М.М. Сперанский не предла­гали ничего даже отдаленно напоминавшего консервативный наци­онализм Карамзина и его апологию самодержавия. Напротив, все они исходили из екатерининского представления о России как о державе европейской и все предлагали ограничить самовластье. Ограничить, то есть, по- европейски — конкурирующими института­ми, а не по-московитски — страхом.На самом деле все эти консервативные проекты были своего рода отражением того старинного раскола между просвещенным дворянством и темной массой Собакевичей, который проследили мы здесь от самого его начала, от раскола в Вольном Экономичес­ком Обществе в 1765 году. И все они оказались перечеркнуты напо­леоновским гегемонизмом, кардинальным образом изменившим не только геополитическую ситуацию в Европе, но и расстановку сил в российском истеблишменте. Настало время не столько кон­серватизма, как думает Пайпс, сколько консервативного национа­лизма. И суть его была вовсе не в дворянском характере, а в прин­ципиальном отказе большинства российской элиты от ограничений

власти. В том, что отныне вручало оно власть над судьбою страны самодержавию, противопоставившему её Европе.

Глфа третья М«Мморфоза Карамзина

идеи Важно подчеркнуть, однако, что при­чиной этой роковой перегруппировки сил бы­ла вовсе не французская революция, как до сих пор принято ду­мать, но именно наполеоновский свехдержавный гегемонизм, именно унижение России. Революция могла напугать Екатерину, но она не остановила Павла от сотрудничества с Францией. Не уст­рашила она и молодого Александра, который, как вспоминал Чар- торижский, говорил ему, что «с живым участием следил за француз­ской революцией и, осуждая её ужасные крайности, желает успехов республике и радуется им».¹¹⁰

Совсем другое дело наполеоновский гегемонизм. Достаточно припомнить вполне московитский указ Синода, изданный в ноябре 1806 года и приглашавший духовенство «внушать народу, что дело [т.е. война с Наполеоном] идет ни более ни менее, как о защите пра­вославной веры; что Наполеон вошел в соглашение с ненавистни­ками имени христианского и пособниками всяческого нечестия, иу­деями, и... задумал похитить священное имя Мессии».¹¹¹ Короче, речь шла о том, что с Запада движется на Россию антихрист. Это тол­кование MJ-I. Покровского совсем недавно подтвердил и А.Л. Зо­рин: «В идеологическом обосновании кампании 1806-1807 гг. ог­ромную роль сыграла православная церковь. В объявлении Синода от 30 ноября 1806 г., читавшемся во всех церквах, Наполеон обви­нялся в отпадении от христианства, идолопоклонстве, стремлении к ниспровержению Церкви Христовой, а начинавшаяся кампания приобретала характер религиозной войны»¹¹²

Именно такая московитская интерпретация войны как столкно­вения еретической Европы с хранительницей Христовой истины

НО 1ЧП

ИР, вып. 1, с. 33.

Там же, с. 47.

Война

А.Л. Зорин. Цит. соч., с. 163.

Россией и взрыхлило почву для новой идеологии, сделавшей изме­нение расстановки сил в российской элите неизбежным. Старинный екатерининский спор между просвещенными помещиками и Соба- кевичами тотчас и утратил свою былую роль. Значительная часть об­разованного общества объединилась с темной помещичьей массой на общей антиевропейской идейной платформе.