Россия и Германия: вместе или порознь?

Всего за три дня до начала германо-польской войны я предлагал английскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы. Оно было отвергнуто лишь потому, что в руководящих кругах Англии хотели войны. Дело в том, что эти круги подпали под влияние пропаганды, распространяемой международным еврейством, и предвкушали усиление деловой активности.

Я также не сомневаюсь в том, что если к народам Европы еще раз отнесутся, как к обычным биржевым акциям, то ответственность падет на тех, кто воистину представляет виновную сторону в этой кровавой борьбе: еврейство!»...

Последними словами были: «Я поручаю руководителям нации и тем, кто им подчиняется, безжалостно противостоять всемирному отравителю всех народов — международному еврейству».

Далее следовала подпись: «Адольф Гитлер».

Столицу рейха штурмовали люди, осененные знаменами Ленина. Именно Россия большевиков привела фюрера к этому последнему росчерку пера. Но у него, отринувшего общий с ними путь противостояния силе Капитала, не сдержавшего договора с ними, в свой последний земной час обвиняющих слов для большевиков не нашлось.

Их за него дописали послевоенные «стенографы»... Благо дело, послевоенным заказчикам расплачиваться с ними было чем. Упомянутое фюрером «предвкушение усиления деловой активности» пролило над Америкой второй в XX веке золотой дождь, который шел из туч, собиравшихся в Европе из слез, крови и дыма пожарищ.

А вот еще один миф... Разговоры Гитлера в близком окружении — это, если верить сотням книг, «бесконечные» «многочасовые монологи». Но если взять в руки «Застольные разговоры», застенографированные Генри Пикером, и прочесть самому вслух самую длинную одноразовую запись, то займет это минут тридцать...

Полчаса.

Так что хватало, надо полагать, времени для высказываний и у других собеседников. Между прочим, часто сидевшая за одним столом с Гитлером Траудль Юнге вспоминает, что он был не только отличным рассказчиком, но и таким же слушателем.

А сколько написано о поверхностности, безграмотности, невежестве Гитлера! Хотя на глубоком экзамене по универсальности знаний (причем таких, которые как раз и необходимы политическому лидеру) многие его «коллеги» по государственному управлению — те же Рузвельт, Трумэн выглядели бы по сравнению с фюрером бледно. Ведь кроме склонности к упорному самообразованию, он еще и обладал абсолютной памятью. Как и Сталин.

В этом, то есть в искажении личности до неузнаваемости, судьба Гитлера, надо сказать, с судьбой Сталина схожа.

По разным причинам, но до конца не понят ни тот, ни другой.

И тот, и другой оболганы.

Отличие же в том, что реальный Гитлер не сумел распорядиться своим уникальным гением так, чтобы отдаленная история, где подлинная цена раушнингов и ханфштенглей уже известна, оценила и оправдала этот гений.

А реального Сталина та же история рано или поздно поставит на одно из первых (если не первое) мест среди величайших государственных фигур человечества. Хотя и отметит его крупнейшие просчеты и ошибки.

Идя порознь с Россией, реальный Гитлер свой шанс на величие упустил полностью.

А реальный Сталин, не сумев полноценно сотрудничать с рейхом, упустил его лишь частично.

Если бы они пошли вместе дорогой не реальной, а рациональной истории, то они бы использовали эти шансы до конца... Не только во имя своей исключительно доброй славы, но и во имя большего: нового, более человечного мира...

Так как же добраться до истинного Гитлера? Как за глубоко обоснованной ненавистью к нему, невольно застилающей глаза каждого русского человека, за замусоленной замочной скважиной, через которую показывают фюрера Западу (а теперь — и России), увидеть сложного и непохожего ни на кого другого, незаурядного человека?

Генерал фон Фрич известен и сам по себе как крупный деятель рейхсвера Веймарской республики, а затем — и возрождающегося вермахта Третьего рейха. Но еще более он известен тем, что будучи Главкомом сухопутных войск, стал кое для кого неудобным, был объявлен гомосексуалистом и со службы уволен. Потом его реабилитировали, вернули на командные должности, а потом он погиб в боях под Варшавой осенью 1939 года. Свидетели его гибели считали, что генерал явно искал смерти.

Так вот, фон Фрич говорил не публично, демонстрируя «верность», а в строго личной беседе: «Этот человек — судьба Германии как в добром, так и в злом. Если он теперь свалится в пропасть, то увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя».

Масштаб личности фюрера очерчен здесь вполне определенно.