Россия и ислам. Том 1

118 См.: Лихачев Н.П. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888. С. 374.

119 Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. С. 204.

120 Интересно по этому поводу вспомнить все с том же процессе метисации в средневековой Османской империи. Согласно претендующей на подлинно глобальную значимость концепции Л.Н. Гумилева, потомство от экзогенных браков либо гибнет в третьем-четвертом поколении, либо распадается на отцовскую и материнскую линии. Например, турки в XVI в. считали, что достаточно произнести формулу исповедания ислама и подчиниться султану, чтобы стать истинным турком (точнее, «полноценным мусульманином». – М.Б.). Иными словами, они рассматривали этническую принадлежность как «состояние», которое можно менять произвольно. Поэтому турки охотно принимали на службу любых авантюристов, если те были специалистами в каком-либо ремесле или в военном искусстве. Последствия этого дали себя знать через сто лет. Согласно Гумилеву – склонному ставить во главу угла при анализе культурной эволюции всевозможные биологические феномены и, в частности, ратующему за тщательность подбора контактирующих этносов, – неофиты, не имея ni foi ni loi, «разжижали османский этнос… Прилив инородцев калечил стереотип поведения» и т. п. (Гумилев Л.H. Этногенез и биосфера Земли. Вып. 1. Л., 1979. С. 111–112. Депонированная рукопись). Как бы ни были спорны многие компоненты гумилевских построений, описанную им проблему никак нельзя считать надуманной – причем по отношению к истории не только Османской империи, но и России.

121 Установка на «тотальную конвертизацию» глубинно соответствовала подлинной сути средневеково-христианского мировоззрения, склонного подчеркивать непрерывность и единство Вселенной.

122 См. подробно: Карнович Е.П. Родовые прозвища и титулы в России и слияние иностранцев с русскими. СПб., 1886. С. 174–175.

123 Как предполагает Баскаков, в образовавшихся вследствие конвертизации смешанных русско-татарских семьях сохранялись обычаи наименования детей двойными именами. При этом одно имя давали по православным святым, а второе – по старым (т. е. татаро-мусульманским) обычаям или верованиям. То было «тайное имя, которым пользовались в быту, в семье. Видимо, только этим обычаем двойного наименования и можно объяснить наличие обязательного прозвища у каждом человека (из числа новообращенных. – М.Б.)» (Баскаков Н.А. Русские фамилии тюркского происхождения. С. 58). Прозвища эти – или вторые имена – либо переводились на русский язык (Зерно, Глаз и пр.), либо оставались татарскими. Но, насколько мне известно, каких-либо иных данных о том, как историческое прошлое запечатлелось в психике новокрещеных нобилей, не существует. Между тем было бы важно показать, как соответствующие представления модифицировались при попытках сохранить их в качественно новой ситуации, как они влияли на последующее бытие этой категории лиц. Думается, что в будущих специализированных исследованиях о перешедших в православие татарах-мусульманах придется рассматривать их и устойчивые традиционные воззрения, и аккультурационные модификации в качестве различных сторон единой проблемы. Очевидно, тогда надо будет выделить набор «внутренних причин» (противоречия между различными религиозными традициями в золотоордынском, а затем – в казанском, крымском и т. д. этноконфессиональных массивах) и «внешних» (противоречия между родоплеменными сознаниями, с одной стороны, и исламо-универсалистским – с другой; политическая и культурная конкуренция внутри татаро-мусульманской элиты; реальность благ – явных, неявных, реальных, потенциальных – от христианизации и русификации и т. д.). Особое внимание придется уделить тем идейным феноменам, которые создали роль своеобразного моста, проложенного христианством, между русско-православной и татаро-мусульманской культурами.

124 См. Главу 3, примечание 245.

125 Крестились, конечно, не только мусульмане, но и иудеи. Один из них, принявший имя Федор, по заказу митрополита Филиппа перевел Псалтырь. Подробнее см. Главу 3, примечание 234.

126 Но этой же сегментации (= русификации) московские лидеры пытались подвергнуть и западный мир, который по мере необходимости обвиняли в гораздо более серьезных, нежели мусульманство, прегрешениях против религии. Так, Ливонская война преподносилась как борьба против «веры Латыньские и Люторовы». В захваченных в ходе ее городах ставили православные церкви; «безбожную Литву» упрекали в том, что она, «люторство восприяшя», «поклонение святых икон отвергше» и обрекла их на такое поругание, какого не позволяли себе «ни в Срацинской веры в Турках, ни в басурманских (также имеются в виду мусульмане. – М.Б.) языцах» (ПСРЛ. T. XIII. С. 296, 345–346). В той же Литве упорно насаждалось православие и преследовалось туземное «язычество», заклейменное как «еллинство» (Там же. T. XIV. С. 9—10).