Россия и ислам. Том 2

Оно важно «для нас не только с общечеловеческой (гуманной), но и с русско-государственной точки зрения… Русское правительство должно всегда стремиться к возможному ассимилированию туземного населения с русскою народностью, а этому способствует более всего развитие и образование туземцев в известном направлении. Не посягая на основные племенные особенности туземцев, мы тем более не должны ни прямо, ни косвенно содействовать укреплению в них враждебных нам инстинктов»¹³¹. Всего этого, опять напоминает Остроумов, можно добиться лишь посредством образования, притом преимущественно совместного. Ведь тогда «…не только туземцы, но и русские во многом изменят свои взаимные отношения: узкий, исключительно племенной, горизонт тех и других расширится, – и будет достаточно, если они правильно поймут свое положение в государстве и отношения свои, как друг к другу, так и к общей для тех и других русской государственной власти и ко всему государству»¹³².

Твердый примат понятия «образование» предполагал, что с течением времени зиждущееся на «европейских началах» поведение, усвоенное в совместных школах мусульманской молодежью, станет ее целью и будет действовать в качестве постоянных мотивов, перестав быть следовательно, слепой жертвой своего «мрачного прошлого».

Нельзя не увидеть в подобного рода рекомендациях (ибо соответствующей теории в строгом смысле этого слова еще не было) довольно решительного отвержения расистских установок о том, что никогда мусульманину не усвоить высот – навсегда-де ему чуждой – европейской цивилизации и т. п. С точки же зрения Остроумова, например, «типичный мусульманин» в состоянии – как и каждый вообще здоровый и творческий индивид – не поддаваться ригидным привычкам и трудностям, препятствующим свободному и активному движению его личности вперед. Он имеет и волю и способность устоять перед внешним давлением, не проявлять парализующей конформности, трансформировать себя в континууме собственных целей и ценностей. Но добиться всего этого можно лишь в стабильных условиях организованного в соответствии с европогенным набором ценностей образовательного процесса, склонного не выдвигать в качестве вечно господствующей одну и только одну парадигму, систему досконально разработанных априорных стратегий, а, напротив, представлять в качестве реально и потенциально равноценных разные парадигмы, разнокультурные понятийные рамки и т. д. Результатом этого, пусть и независимо от субъективных стремлений Остроумова и подобных ему авторов (и государственных деятелей, как, скажем, все тот же Кауфман), могла бы стать уже не иерархическая, а сетеподобная и децентрализованная модель империи. Она же, в свою очередь, предполагала предоставление каждому национализму (и даже каждой конфессии!) одинаковых прав во все расширявшейся и усложнявшейся «битве за души» неисчислимых народов Российского государства.

Нужна была поэтому гибкая и масштабная теория проектирования, конструирования, программирования, планирования, прогнозирования эволюции имперской структуры как органической и гармоничной целостности, теория, в которой Большая Исламистика призвана была занять одно из ведущих мест.

Примечания

Глава 1

1 О том, как в эпоху петровских преобразований сильно активизировался процесс секуляризации русской культуры – в первую очередь литературы – и как, постепенно сближаясь типологически с западноевропейскими литературами, она становилась участницей общеевропейского литературного развития см. подробно: Берков П.Н. О литературе так называемого переходного периода // Русская литература на рубеже двух эпох (XVII – начало XVIII в.). М., 1971. С. 19–32; Шарынкин Д.М. Шведская тема в русской литературе петровской поры // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 5.