Среди всех сословий общества, считает Карамзин, наиболее близки к «блаженству» крестьяне (но не кочевники, конечно!), поскольку они живут в непосредственном общении с «натурой» (Цит. по: Балицкая А.П.
Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 189). Лишь позднее романтически настроенный тогда Пушкин представил как наиболее счастливых (ибо они более свободны) кочевников – цыган.7 Одним из следствий реформ Петра I было резкое уменьшение роли церковно-славянского языка как источника абстрактной лексики, за счет западных языков (см.: Галкин А.
Академия в Москве в XVII столетии. М., 1913.С. 96; Баржакова Е.Э., Воинова Л.A., Кучина Л.Л.
Очерки по исторической лексикологии языка XVIII века. Языковые контакты и заимствования. Л., 1972. С. 197; Курилов А.С. Литературоведение в России XVIII века. М., Наука, 1981. С. 62 и след.).8 Казем-бек Мирза.
О появлении и успехах восточной словесности в Европе и упадке ее в Азии // Журнал Министерства народного просвещения (далее – ЖМНП). Ч. II. СПб., 1836. С. 243–244.9 Там же. С. 244–245 (курсив мой. – М.Б.).
10 Там же. С. 245 (курсив мой. – М.Б.).
11 Там же. С. 246.
12 Там же. С. 247.
13 Там же.
14 Там же.
15 Там же. С. 248.
16 Более того: русский язык «изобретательнейший и самый гибкий в Европе» (Там же. С. 267).
17 Там же (курсив мой, – М.Б.).
18 Там же. С. 248.
19 Там же. С. 249.
20 Там же. С. 249–250 (курсив мой. – М.Б.).
21 Ибо «ни одного русского не встретим мы, который бы занимался восточной словесностью из одной прихоти; очень мало таких, которые бы предавались изучению литературы Азии по страсти, и еще менее таких, которые бы из собственных выгод искали того. Это, по моему мнению, происходит из следующих причин: во-первых, знание восточных
языков не принадлежит к предметам прихоти, которых ищет юношество; во-вторых, учение вообще не сделалось еще господствующей страстью в России; в-третьих, купеческое сословие наше, производящее важную торговлю с азпатцами, еще далеко от того, чтобы постичь всю цену знания восточных языков относительно своих выгод. Они (купцы. – М.Б.) до сих пор стараются более прибегать к посредству переводчиков, часто обманывающих обе стороны, нежели употреблять со своей стороны незначительное усилие и пожертвование к приобретению языка той науки, с которой имеют беспрерывные сношения» (Там же. С. 253).22 Казем-бек с сочувствием цитирует поэтому знаменитого английского востоковеда Вильяма Джонса: «Как литература Азии находилась в пренебрежении, а причины того были столь разнообразны, что мы не могли ожидать, чтобы какая-нибудь незначительная сила могла пробудить европейцев от их усыпления и, вероятно, они продолжали бы презирать ее, если бы не одушевились самым сильнейшим чувством, которое иногда повелевает душою человека: это был интерес,
который, как волшебный жезл, собрал их в один круг, интерес, который, как самое очарование, придал восточным языкам справедливую и прочную ценность». И Казем-бек тут же спешит напомнить, что благодаря «усердию ученых» и благодетельной для судеб ориенталистики деятельности Ост-Индской компании «успехи восточной словесности в Европе сделались значительными… учебные пособия беспрерывно умножались посредством неустанных трудов Азиатских обществ, которые увеличиваются время от времени» (Там же. С. 250–251).23 Там же. С. 259 (курсив мой. – М.Б.).
24 Там же. С. 260–263.
25 Там же. С. 263.
26 Там же. С. 263–264 (курсив мой. – М.Б.).
27 Там же. С. 264.
28 Там же. С. 268.
29 Там же (курсив мой. – М.Б.).
30 Там же.
31 Там же.
32 Там же. С. 269.