Россия и ислам. Том 3

70 Не любящий утруждать себя весомыми аргументами, такой нынешний реставратор евразийства (притом его довольно грубых вариантов), как Лев Гумилев, пытается доказать, что «если русские бояре и думные дьяки XVI–XVII веков были лишены предвзятостей (по отношению к тюркам. – М.Б.), благодаря чему использовали татаро-башкирскую и калмыцкую конницу против Польши и Швеции, то в устах просвещенных дворян XIX века слово «татарщина» (“«азиатчина» и т. п. – М.Б.) стало синонимом дикости и произвола» (Гумилев Л.Н. Апокрифический диалог // Нева. Л., 1988. № 4. С. 201). Между тем татаро (= азиато) фобия была для русской культуры тенденцией имманентной, и шла она с очень и очень далеких времен (см. подробно: Batunsky М. Islam and Russian Medieval Culture//Die Welt des Islams. Leiden. В. XXVI, 1986. S. 5-11), будучи достоянием не только политических и культурных элит, но и широчайших масс, что, разумеется, в самых впечатляющих масштабах и красках отразилось и в фольклоре (см. подробно: Батунский М. Ислам и русская культура XVIII века. Опыт историко-эпистемологического исследования//Cahiers du Monde russe et sovi'etique. XXVII (I). P., 1986. P. 56–57, 65). И поэтому никак нельзя согласиться с Дмитрием Лихачевым тогда, когда он преподносит какую-то сусальную (и потому – совершенно ложную!) картину царской России и «русского национального характера». Он пишет: «Многонациональное государство воспитывало уважение наций друг к другу. Даже татар-завоевателей русские ненавидели как врагов, но не за их национальные черты – их не замечали… Ни разу в русской письменности не проскользнуло слово «косоглазые» или что-то подобное. «Всеотзывчивость», о которой писал Ф.М. Достоевский, была чертой русского национального характера, но начало ее положил не Пушкин: «всеотзывчивость» и национальная терпимость существовала на Руси всегда (Sic! – М.Б.)… Эта-то черта и составляет силу и национальную особенность русского народа» (Лихачев Д. С. Беден не тот, у кого мало, а тот кому мало // Дружба народов. 1988. № 6. С. 221–222).

71 «Дух необъятной, непостижимой Азии» (Бунин И. – См.: Литературное наследие. Т. 84. Кн. 2. С. 375), долженствующий быть кардинальным атрибутом русской ментальности – как ментальности арийской по своему генезису (Бунин И. Собр. соч. в 9 томах. Т. 4. М., 1966. С. 404), – если и взволновал некоторых интеллектуалов, то в основном только в последние перед революцией десятилетия и, что для нас самое интересное, вызвал восхищение преимущественно «типично-восточными» мировоззрениями, а не исламом (за исключением некоторых аспектов «истинного суфизма», о чем я уже упоминал чуть выше).

72 Поскольку, как я не раз доказывал, их исламофобия и прочие фундаментальные идеи имели нередко ту же структуру – а равно и те же социально-психологические и культурологические корни, – что и понятия, фигурировавшие в русской светской литературе о мусульманстве.

73 Письмо Николая Ивановича Ильминского к обер-прокурару Святейшего Синода Константину Петровичу Победоносцеву. Казань, 1895. С. 77, 117. См. подробнее Примечание 179 к Части II, Главе 5.

74 Согласно Дози, в исламе «неподвижность возведена в принцип» (Dozy R. Essai sur l’histoire de l’islamisme. Leiden, 1879. P. 135) – тезис, как помним, отвергнутый и Крымским; другой маститый религиовед утверждал, что ислам – верование, которое после краткого периода развития отлилось в неизменную раз навсегда установленную форму (Киепеп A. Religion and Universal Religions. L., 1882. P. 293). Примеров подобного рода – превеликое множество, в том числе из истории русской литературы об исламе.

75 О приоритете Гольдциэра в решении знаменитой проблемы подлинности хадисов – что и послужило наиболее сильным методологическим стимулом для уяснения решающих прагматических внутри– и экстраисламских факторов эволюции всей порожденной исламом социо-культурно-политической системы, см.: Nemeth J. Goldziher’s Jugend // Acta Orientalia. +. 1. Budapest, 1950. S. 23–25.

76 Впрочем, при всем своем пиэтете перед историко-эволюционистской школой, не могу в тоже время не признать известную правоту тех, кто относит общую теорию эволюции к категории «научных мифов» (см., например: Sylvan Р. Wissenschaft, Mythos, Fiktion: Sie aile iiberschreiten die Grenzen des Wirklichen und manchmal gar die des M^oglichen // Zeitschrift fiir Semiotik. T"ubingen, 1987. Bd. 9. H. 1/2. S. 141

77 «Уже при сыне его царе Федоре «Московия перестала быть чисто русским ортодоксальным национальным государством и стала многонациональной империей, в которой одна национальность или, более того, одна религиозная группа наслаждалась привилегиями, другие же были сведены к рангу граждан второго сорта. В то время Московия была не в состоянии ликвидировать или изгнать мусульман с заново завоеванных территорий, как это сумели сделать испанцы в Андалузии» (Bennigsen Alexandre and Broxup Marie. The Islamic Threat to the Soviet State. L., 1983. P. 13).