Россия и Китай. Дружили, воевали, что теперь?

экономического и технологического развития. Создание таких зон — часть политики открытого Китая. Можно твердо сказать, что эта политика себя полностью оправдала. Единственное ограничение, налагаемое на менеджеров совместных предприятий, — необходимость брать на работу местных уроженцев, шанхайцев. С одной стороны, это попытка сократить безработицу в городе. С другой, помешать перемещению рабочей силы из центральных провинций в южные.

Южные провинции богатеют. Центральные им завидуют и хотят того же. Миллионы людей пытаются всеми правдами и неправдами перебраться на юг, где хорошо платят, но Пекин этому сопротивляется. Центральным провинциям самим понадобится квалифицированная и мобильная рабочая сила, потому что реформы, начавшиеся на юге, должны захватить и остальную часть Китая.

Только суперквалифицированных мастеров разрешают выписывать из других городов. Иностранных же специалистов раз–два и обчелся, потому что им надо много платить. На небольшом предприятии, как правило, всего один иностранец — обычно на должности заместителя управляющего.

Китайская толпа самая большая в мире. Она же и самая разношерстная. В выходные дни тысячи китайцев приезжают к Великой Китайской стене, чтобы немного насладиться жизнью.

У Юрия Карловича Олеши, как известно, не складывались отношения с трамваями, которые упорно не желали возить этого замечательного писателя. У меня не сложились отношения с Великой Китайской стеной. Все началось с того, что, поступив на работу, я получил свое первое редакционное задание: придумать подпись к фотографии, на которой был запечатлен тогдашний помощник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский у этой самой Великой Китайской стены. Фотография должна была символизировать стратегический союз Пекина и Вашингтона против Советского Союза.

Я извел пачку бумаги, предложил пятнадцать вариантов, но с заданием не справился. Подпись к фотографии сочинил опытный редактор нашего отдела. Он написал:

«Эмиссар Белого дома у Великой Китайской стены весело «пошутил»:

кто заберется наверх последним, тот и должен выступить против русских…»

Так я — неудачно — познакомился с грандиозной достопримечательностью Китая.

Продолжение было тоже не очень удачным.

Четырнадцать лет спустя гостеприимные китайские хозяева повезли меня туда, куда некогда ступила агрессивная нога Збигнева Бжезинского. Великая Китайская стена превратилась в грандиозный, веселый туристский аттракцион, где сметливые китайцы зарабатывают буквально на всем: на входных билетах, на платной автостоянке, на индустрии сувениров, памятных маек, фотографий и медалей, на которых гравируют имя покупателя, на свидетельствах о посещении стены с подписью и печатью местного начальника.

Крестьяне в кителях, девушки в кожаных куртках из Гонконга, солдаты в форме ядовито–зеленого цвета, подростки в джинсах и кроссовках легко осваивают привычки современного общества — пьют баночное пиво и кока–колу, жуют резинку, с треском разрывают пакетики с орешками, закусывают толстыми сэндвичами и чувствуют себя замечательно. Они фотографируют друг друга, пишут на любом удобном месте «Ван и Ли были здесь» и устремляются куда–то вверх по ступенькам нескончаемой стены.

Китайцы доят стену, как племенную корову. Стена, несмотря на почтенный возраст, пребывает в превосходном состоянии и постоянно реставрируется.

Но меня стена отвергла, как Юрия Олешу трамваи.

Одетый не по сезону, я простыл на ледяном ветру и, прилетев на следующий день в город Ханчжоу, обнаружил, что потерял голос.

Люди постарше моему шепоту нисколько не удивлялись. В китайской провинции иностранный корреспондент приравнивается к начальству, которому позволена некая эксцентричность. Но в конечном итоге решено было восстановить мои вербальные возможности с помощью медицины.

Меня повезли в маленькую районную больницу на шестьдесят коек неподалеку от Ханчжоу. Там я в первый раз в своей жизни встретил главврача, который не жаловался на протекающую крышу, на холодные батареи, на строителей, на прачечную, на сантехников, на отсутствие краски, денег, медикаментов. Он вообще не жаловался.

Главный врач Мяо Цокуй сидел за деревянным выщербленным столом, на котором лежали незаполненные бланки рецептов. Единственным украшением комнаты был муляж человека с приветственно поднятой рукой. На муляже были обозначены точки для акупунктуры. Я испугался, что в меня тоже станут втыкать иголки, но главный врач твердо стоял на почве реальности.

— Антибиотиками мы стараемся не пользоваться, — порадовал меня главный врач прогрессивным взглядом на современную медицину, но заглянув мне в горло, выписал именно антибиотик.

Главному врачу — пятьдесят восемь лет. Из них семнадцать он провел в этой больнице. До этого работал в городе, сюда перебросили решением уездного парткома для «укрепления деревенской медицины». В больнице тридцать два врача, шестнадцать медсестер, японский компьютерный томограф и допотопное зубоврачебное оборудование, на которое больно даже смотреть.