Россия и социализм

Т.к. вся жизнь такой громадной страны во всех её проявлениях и выражениях не может долго управляться в рамках одной единственной воли; она отмирает и вместе с ним и самая твёрдая воля становится слабой и бессильной, или мы приближаемся к состоянию перегретого котла с закрытым вентилем, состоянию катастрофы, которая будет тем страшнее, чем позднее она произойдёт. Никогда революция не была более бессмысленно растрачена и приведена к гибели. Никогда не была революция в руках более мелких умов, которые – я имею в виду правящих мужей – просто пришли из кругов марксистских схоластиков, растративших свою жизнь долгие годы полемическим слововерчением, и на которых неожиданно свалилась новая власть, которая позволила им теперь заключать в тюрьмы, изгонять, расстреливать своих партийных противников, т.е. в любом случае заставить их насилием замолчать. За этими маленькими мужами слепо последовали воспитанные ими для партийно–фанатического социализма народные силы, и стали, многие в самых лучших надеждах, жестокими инструментами, с помощью которых враждебные партийные элементы были угнетаемы и, в конце концов, были сделаны физически немыми или мёртвыми. Так получилось, что все проснувшиеся в марте 1917 года для обновления России силы, которые более ста лет работали для этой цели, принося нескончаемые жертвы, были деспотически контролируемы и враждебно опекаемы уже в ноябре 1917 года двумя, а с начала 1918 года одной единственной партией – беспримерное предательство революционной и человеческой солидарности, нисколько не извиняемое тем, что возможно любая другая из этих партий поступила бы в своих интересах так же. Таким актом насилия заканчивается революция и царит голый деспотизм. Оный может поддерживать и продлевать себя грабежом и принуждением любого толка, но это всегда состояние болезни, расходующий всегда больше сущности и сил организма, чем ему прибывает, которое таким образом должно быть излечено и этим окончено, или весь организм погибнет.

Этот факт нельзя не заметить, и дискутировать о частностях не имеет смысла не более, чем рассуждать о том, что на пыточной скамье удобней лежать так или эдак; на пыточной скамье лежать не хочется вообще. Постоянная смена режимов должна была показать и самому близорукому, что те, кто с некоторыми наблюдениями, которые сделал Маркс, наблюдая за много лет до того английскую текстильную индустрию, верили, что обладают единственной и наивысшей экономической мудростью, на самом деле ничего не знали и с безграничной фривольностью издавали декреты о том или об этом, пока неудачи не заставили их попытать другие методы. Так, некто, кто не умеет правильно писать, гневается на грамматику и словарь и кидает их в печку, так они теперь уже расстреливают техников, потому что экономика не движется. Во всём этом наблюдается нарастание признаков распада, а не улучшение.

Ибо все терпит неудачу на том, что требуемый потреблением объём быстрого и качественного сельскохозяйственного и индустриального производства может производиться более или менее принудительно поставленными на определённые места рабочими, крестьянами и всей молодёжью только при напряжении всех сил, с трудом и в недостатке, и в состоянии необычного возбуждения – или только в ограниченном размере, – ненормальные условия, делающие из простейших рабочих и потребительских операций верховные и государственные акции, являются чем–то, что не может долго существовать, т.к. отнимает у жизни сотен миллионов всякое чувство спокойствия и надёжности. Нам это знакомо по военному времени, когда почти всё регулировалось начальством и сходилось на бумаге, в то время как в реальности долгое время исключение было правилом, и почти каждый вёл и должен был вести двойное существование, чтобы не умереть с голоду.

Если это, возвращение к настоящей жизни с её неистощимыми возможностями и использование оставленного нам прошлым, будет сделано невозможным, или эти вспомогательные средства действительно исчерпают себя, тогда сломается высчитанное на бумаге состояние, как мы пережили это в . – тогда люди больше не хотят и теряют страх, потому что с ними ничего более страшного не произойдет. В России в последние годы массы крестьян в ненормально повышающемся размере лишаются своих вспомогательных средств, которые давали им при всех условиях как прямым производителям известную возможность персонально различающегося удовольствия, разнообразие и шанс, устроиться получше; ограбленные и впихнутые в сельскохозяйственные коллективы, в которых городские рабочие, молодёжь и чиновники, как «делающие шаг», надсмотрщики и т.п., задают темп, новый для крестьян, разве что, они работают на себя, что всё более ограничивается. Помимо этого начинают основываться чисто государственные гигантские фирмы, производящие на механизированном предприятии зерно, что ещё более понижает ценность крестьянской продукции.