Россия и современный мир №2 / 2015

Однако данная констатация делает чрезвычайно важным прояснение некоторых промежуточных вопросов относительно готовности России к позитивному восприятию теории социального государства, а также к осуществлению вытекающих из нее требований в практической политике. Среди них: какие шансы на то, что этот феномен приживется на современной российской почве? Что этому мешает, а что может способствовать? Какие предпосылки должны быть созданы для необходимого переформатирования социальной деятельности российского государства?

Следует отметить, что изначально и российское общество, и новая, но в значительной мере все еще старая отечественная элита имели в своем большинстве весьма смутное представление о мировоззренческих основах, особенностях становления и функционирования социального государства. Это в немалой степени объясняется спецификой развития отечественных представлений о данном институте. Если говорить о советской науке, то конкретным аспектам социальной политики развитых стран в ней уделялось в целом заметное внимание. Однако проблематика социального государства была ею в значительной степени обойдена, и это не могло не накладывать существенного отпечатка на дискуссию о социальных перспективах страны в возникающих новых условиях. Несомненное же усиление социальной деятельности западноевропейских государств рассматривалось прежде всего как результат классовой борьбы наемного труда и притягательной силы примера стран реального социализма. И только в качестве редкого исключения в отдельных малотиражных изданиях [см., например: 11] оно интерпретировалось как итог осуществления стратегической линии развития западноевропейских обществ.

В условиях нарастающей остроты социальных проблем переходного российского общества высокий накал идейного противоборства по кардинальным вопросам реформирования социальной сферы был изначально предопределен. Рассмотрение под разными углами зрения передового опыта устоявшихся социальных государств Европы стало неизбежным. Вскоре был определен и центральный нервный узел полемики по этому поводу – проблема отношений внутри магического треугольника «социальное–экономическое–политическое».

К учету в полной мере опыта классических западноевропейских социальных государств были склонны те силы, которые стремились к реформам в интересах большинства населения, представляли социально-экономическую политику как общую систему взаимодействия ее разнородных элементов. По их мнению, это должно было гарантировать поступательное развитие всей системы, включая экономические и политические отношения.

Они учитывали то вновь возникшее обстоятельство, что в начале 90-х годов прошлого века сформировалась весьма заманчивая практическая возможность использовать опыт западноевропейских социальных государств не напрямую, а опосредствованно. В это время в некоторых странах ЦВЕ уже осуществлялся удачный эксперимент продвижения к рыночной экономике при учете теории и практики социального государства, его достижений и существующих проблем. Однако этот своеобразный опыт был проигнорирован. Представители правореформаторских сил, чрезвычайно озабоченные скорейшим прохождением «точки невозврата» от коммунистического прошлого, считали аксиомой, что успех способны принести только быстрые преобразования на основе «шоковых» методов.

Не случайно, что в центре особого внимания оказалась польская модель «шоковой терапии». Для этого были некоторые основания. В Польше, как в России, пусть и в меньшей степени, существовали обстоятельства, каких не было, например, в Венгрии, в Чехии и Словакии. Экономическая ситуация в обеих странах определялась критическим товарно-денежным неравновесием. Требовались решительные действия, направленные на его преодоление. Однако в России стремившиеся к власти реформаторы правого толка, говоря о польском опыте, думали в первую очередь не об интересах дела, а о личных амбициях.

В итоге польская модель «шоковой терапии» в российском исполнении стала узнаваемой, главным образом, по наклеенной этикетке, но никак не по содержанию. Есть все основания утверждать, что между социально ориентированной рыночной экономической политикой, проводившейся в Западной Европе, и польской «шоковой терапией» было гораздо больше сходства, чем между «шоковыми терапиями» в российском и польском исполнении. Для доказательства этого сошлемся на одну маленькую, но существенную деталь. Польские руководители, готовя «шоковую терапию», четко заявили, что минимальная зарплата у них в любом случае не будет ниже 100 долл. США в месяц и выполнили свое обещание. В России же в первый месяц реформ, в январе 1992 г. даже не минимальная, а средняя зарплата составила 6,8 долл. США [3, с. 10].