Россия и современный мир №4 / 2013

В условиях экзогенной модернизации утверждение мощных начал гомогенности служит своего рода противовесом для сдерживания, уравновешивания инновационных тенденций повышения гетерогенности, не дает им выйти из-под контроля и разнести систему в клочья. Кроме того создается необходимая среда для испытания новаций. Иное дело тоталитаризм с его форсированной и деформированной модернизацией. Экстремизм установок как на гомогенизацию, так и на модернизацию создает чудовищное противоречие: бескомпромиссная гомогенизация делает всякую инновацию невозможной, последовательная инновация несовместима со всеобщей усредненностью, стандартизацией и т.п.

Создание заповедников инновации (неординарности) эффективно, когда туда загоняется небольшое творческое меньшинство, которому вполне по силам решение тех или иных задач модернизации. Однако почти сразу, а чем дальше тем больше, возникает проблема трансляции, переноса достижений из заповедников в массы. Порожденные же модернизацией массы не готовы к восприятию инноваций, элиты из заповедников не могут и не хотят снижать качественную планку инноваций. Приходится мобилизовывать идеологию, административный и даже репрессивный аппарат, чтобы заставлять массы «усваивать» новшества – результатом становится массовое производство и воспроизводство симулякров модерности.

Одновременно приходится внедрять в заповедники очажки усредненности, чтобы редуцировать образцы инноваций до приемлемого массами уровня. Вновь производятся симулякры модерности. Система тратит все больше сил, получая относительно все меньший и, главное, качественно сомнительный реальный выход. Это, собственно, и порождает действительный застой.

Годы и десятилетия после смерти Сталина можно рассматривать как постепенный процесс десталинизации или как ряд структурных и существенных изменений, влияние которых оказалось чрезвычайно большим, несмотря на заявления радикально настроенных критиков 80-х годов о том, что система нереформируема. Тем не менее советская система развивалась. Во время правления Хрущёва была выдвинута идея «всенародного государства». Заявлялось о восстановлении ленинских норм демократического централизма в партии и государстве. Партия стремилась сохранить единство народа и власти. Распространенным лозунгом в то время был «Народ и Партия – едины».

Вопреки распространенному предубеждению, будто «система нереформируема», за годы советской власти удалось не только добиться определенных политических, военных и экономических успехов в течение нескольких десятилетий, выступая в роли сверхдержавы, но и существенно реформировать политический строй в череде переходов – сначала в сталинский тоталитаризм, затем в его более сложную послевоенную версию, после этого в его хрущёвскую квазитоталитарную версию – «десталинизованную» и мультиплицированную, наконец в неоквазитоталитаризм так называемого «застоя» и в лихорадку посттоталитарного ремонта начиная с андроповских времен.

Все эти превращения самодержавного по сути правления сопровождались как созданием разного рода симулякров, так и имитацией модернизационных процедур. В целом можно признать, например, что СССР фактически консолидировал свой суверенитет, создав достаточно однородный политический режим внутри четко очерченных территориальных границ и обеспечив его внутреннее и внешнее признание. Хуже обстояло дело с формированием гражданского общества. Официально насаждавшиеся структуры были малоэффективны и малоубедительны. Хотя они и позволяли немалому числу людей проявлять инициативу – достаточно вспомнить студенческие строительные отряды, коммунарское движение, МЖК и т.п. – собственно контрактные отношения оставались неразвитыми. Что касается такого важного аспекта политической модернизации, как формирование гражданской нации (nation-building), то отчасти удалось эти процессы проимитировать, получив в качестве результата «новую историческую общность». В то же время все советские конституции оставались симулякрами, что позволяет говорить о системе «номинального конституционализма» [5, с. 482–563].

Современные дилеммы самоопределения России

Посткоммунистическое развитие началось отнюдь не с запретом КПСС, а значительно раньше. Можно начинать отсчет с ХХ съезда КПСС или с иных дат, однако посткоммунизм «самоопределился», как это ни покажется парадоксальным, включением в брежневскую конституцию знаменитой 6-й статьи. Пока руководящая роль КПСС как ядра политической системы не подвергалась сомнению, а самодержавный характер власти был бесспорен, в такой статье не было надобности. Все и так знали действительную самодержавную «конституцию» (при всей условности использования термина) и действовали по ее правилам, а не по букве конституции писанной – декоративного фасада отечественной политической системы.