Россия и современный мир №4 / 2013

Распространение национального языка создает видимость внутреннего единства культуры, общества в целом. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что на месте одной единой культуры существует множество контрастирующих субкультур и никакого внутреннего единства в обществе не обнаруживается. Его не было изначально в силу совершенно разных социально-экономических условий воспроизводства высших и низших социальных слоев и классов, составляющих общество. Например, по словам того же А. Миллера, «в XVIII веке польская шляхта очень четко знала, что она иного этнического происхождения, чем польские крестьяне. У них был такой сарматский миф. Они считали, что они господствуют над этими польскими крестьянами по праву завоевателей. Так, кстати, делали очень многие элиты в разных государствах» [20]. И оттого, что теперь все социальные группы стали говорить на одном (ставшем для всех них «родным») языке, классовые и статусные различия никуда не исчезли. В подтверждение сказанного можно упомянуть Бенджамина Дизраэли, сетовавшего в своем социальном романе «Сибилла, или Две нации» на то, что в Англии есть две нации – «богачи» и «бедняки» [6, c. 130–131]. Позднее он стал премьер-министром, но ни ему в XIX в., ни остальным его последователям в ХХ–XXI вв. культурно ассимилировать одну из этих «наций» так и не удалось. Собственно политика мультикультурализма, проводимая британским правительством в конце ХХ – начале ХХI в., демонстрирует не только отсутствие некоего единого культурного пространства на туманном Альбионе, но и нежелание господствующего класса нести социально-экономические издержки, связанные с его созданием и поддержанием. Правда, как показали недавние беспорядки в Англии, это оборачивается падением уровня безопасности для ее высших слоев и ростом социальной напряженности [9].

Если так дела обстоят на передовом Западе, то что уж тут говорить об архаичной России с ее многоукладной жизнью на огромной территории, простирающейся от Атлантики до Тихого океана. Однако против данного суждения могут категорически возразить «почвенники», подчеркнув, что Россия – это иная цивилизация, а потому архаичной по отношению к Западу она быть не может. Цивилизационный подход сегодня для многих российских обществоведов стал некой новой путеводной звездой, помогающей им в безмерном океане социального познания обогнуть «континент Истории», открытый Марксом [1, c. 87], и в то же время не напороться на острые рифы Просвещения с его опасными идеями об универсальных законах исторического развития человечества. Вот только твердой «почвы» под ногами им так и не удалось обрести. Не будем касаться проблемы многозначности понятия «цивилизация», хотя, конечно, этот факт уже сам по себе красноречиво говорит о незрелости подхода, если не о его научной несостоятельности. Приведем лишь один аргумент, сформулированный А.В. Бузгалиным: «Если мы сравним Францию эпохи позднего феодализма, с одной стороны, с Россией конца XIX – начала ХХ в. (а это период, к которому принадлежит большая часть тех мыслителей, которых цитируют “русофилы”), а с другой – с современной Францией, то мы найдем гораздо больше общего между Францией XVII в. и Россией конца XIX в., чем между Францией XVII в. и Францией XXI в.» [4, c. 5].

Итак, Россия не есть государство, не есть общество, наглухо запертое в национально-государственном «контейнере», не есть страна как голая пространственная форма, не есть единая культура, не есть локальная цивилизация, жизнь которой подчиняется только своим собственным историческим ритмам. Тогда существует ли в действительности Россия? Наш ответ утвердительный, поскольку Россия есть и государство, и общество, и страна, и культура, и, в конце концов, цивилизация (если понимать под последней своеобразие российского государства, общества и культуры), но только все это вместе взятое как органическое целое с его особой и глубоко противоречивой сущностью. Проникнуть в эту сущность, раскрыть и понять ее нельзя без помощи диалектики, что обязывает нас рассматривать Россию как исторически развивающийся субъект, причем в категориях всеобщего, особенного и единичного, тождества и различия и т.д.

Россия есть исторический процесс, но развертывающийся в спиралевидном потоке глобально-исторического процесса. Последний представляет собой то общее, что выделяет человечество из мира природы, формируя надорганическую реальность, называемую социальной. Социальная реальность как таковая тождественна сама себе, без чего она просто утрачивает качество надорганической реальности. Однако тождество предполагает и различия. Социальная реальность неоднородна, а потому в едином общем и однонаправленном течении всемирной истории обнаруживаются и попятные движения, и относительный покой. Таким образом, социальная реальность имеет не только общие, но и особенные черты. По разному протекающий синтез общего и особенного порождает то единичное, которое делает историческое бытие общества, в частности России, уникальным.