Россия и современный мир №4 / 2013

В сегодняшнем обществознании принято оперировать понятием Современности, или Модернити, для описания того типа общества, который возник в Западной Европе в результате тектонических культурных сдвигов под воздействием Возрождения, Реформации и, наконец, Просвещения, став моделью социального развития для всех незападных обществ. Такой тип общества называется современным и противопоставляется так называемому традиционному обществу, а переход от последнего к первому именуется модернизацией. Разделяющие этот подход исследователи хотя и остерегаются указывать на какую-то определяющую или главную причину модернизации, но, по-видимому, имплицитно склоняются к культурологическому объяснению. Во всяком случае, с идеологической точки зрения это будет выглядеть более благонадежно и политкорректно, чем пытаться выводить этот процесс из экономического фактора, противоречий общественного способа производства. Между тем «Современность / Модернити» представляет собой лишь один из «псевдонимов» в ряду таких, как «современная эпоха», «индустриальное общество», «Запад», которые, как заметил Т. Иглтон, «стыдливо скрывают» слово «капитализм» [13, c. 25]. Но вся эта «благопристойность» осыпается подобно штукатурке, как только очередной экономический кризис начинает сотрясать основы системы, лишая экспертов последней надежды на его сугубо «финансовый» характер. И кто же в этот трудный период думает о протестантской этике, правах человека, демократии и других атрибутах Современности, а не о банальных вещах – труде и капитале?

Итак, сущность современной эпохи – капиталистический способ производства. Его принципиальное отличие от предыдущих способов производства (рабовладения, феодализма, «азиатского способа производства») состоит в том, что его общественный характер определяется отношениями вещной, а не личной зависимости [19, c. 100–101]. Тот процесс, который обычно называют модернизацией, по существу означает переход от личной зависимости к вещной. Впервые в общественном масштабе это произошло в Западной Европе. В незападных странах, в частности в России, данный процесс начался позже и, на наш взгляд, не завершился до сих пор. Все трудности так называемой модернизации обусловлены в конечном счете этим обстоятельством.

Та удивительная преемственность в российской истории, выявленная в многочисленных работах западных и отечественных исследователей, заставляющая их говорить о России, как о «застрявшей цивилизации» [2, c. 672], цивилизации с «институциональной матрицей Х-типа» [16], обществе, увязшем в «колее» исторических циклов, всегда заканчивающихся «авторитарными откатами» [24, c. 144–145], имеет экономическую природу. Отношения личной зависимости в экономической сфере воспроизводились в советский период истории так же, как и в царский, но с гораздо большей интенсивностью и в грандиозных масштабах, чему способствовали индустриализация и снятие сословных ограничений. Последний фактор способствовал беспрецедентной концентрации и централизации экономической власти и, как следствие, формированию пресловутого «культа личности» вождя. Каждый руководитель на своем уровне, выполняя функцию проводника или ретранслятора данного культа, становился его частью.

Единство качества и количества образует меру. В позднесоветский период истории в силу роста экономического благосостояния общества в целом мера была нарушена: качество системы перестало соответствовать ее количественным параметрам. Поддерживать экономическую централизацию и концентрацию на прежнем уровне в условиях, когда производственные мощности в разы превышали потенциал сталинской экономики, уже было невозможно. Прогресс производительных сил был неумолим, а потому нарастали противоречия между ними и утвердившимися десятилетия назад производственными отношениями. Формирование номенклатуры, рост хронического дефицита и блата как способа внесистемного регулирования общественных отношений сигнализировали о том, что система вошла в фазу упадка и стремительно деградирует. Наконец, рост «национального самосознания» был верным признаком того, что в советских республиках возникли автономные иерархические структуры со своими собственными элитами-номенклатурами, установившими региональный контроль над экономическими ресурсами и блокирующими доступ к последним со стороны союзного центра.

Глубоким заблуждением представляется нам точка зрения, согласно которой в СССР существовал социализм, поскольку якобы разрыв в доходах между высшими и низшими слоями был минимален. Дело даже не в надежности советской статистики и используемой методологии, хотя и тут есть вопросы. Главное заключается в другом: кому принадлежала собственность? Конечно, собственность не была общенародной. Она принадлежала государству. Отождествлять же общественную и государственную собственность никак нельзя – такова позиция и настоящих марксистов, и последовательных либералов. И вряд ли кто-то сегодня серьезно отнесется к утверждению, что советское государство было пролетарским.