Россия и становление сербской государственности. 1812–1856

Итак, к концу 1852 г. конфликт в русско-сербских отношениях стал очевидным. Раздражение князя по поводу вмешательства во внутренние дела Сербии нарастало. Циркуляр был принят, а Гарашанин назначен на новую должность вопреки давлению Петербурга. К этому времени существенно осложнились взаимоотношения российского поверенного в делах в Константинополе А. П. Озерова с представителями западных держав. Его сообщения из турецкой столицы в МИД напоминали сводки с поля сражения. Недаром в ноябре 1852 г. Нессельроде, обычно скупой в выражении собственных чувств и настроений в официальных бумагах, вынужден был положительно отозваться о деятельности Озерова, прибегая к военной терминологии: «Прежде всего, мой дорогой Озеров, я должен сделать Вам комплимент, подобный тому, который я адресовал бы молодому и храброму военному. Дипломатия имеет свои сражения…»[568]

Англия и Франция удвоили усилия по привлечению Сербии на свою сторону. Великобритания выступила с предложением постройки железной дороги от Константинополя до Белграда. Дорога должна была связать Видин, Орсову, Адрианополь, Филиппополь и Софию. Общая смета этого предприятия составляла более 456 тысяч ливров. Сама идея, выдвинутая английским правительством, вызвала чрезвычайное раздражение российских политиков, которые, пользуясь поддержкой австрийцев, осудили «спекуляции английских капиталистов» (speculations de capitalists Anglais)[569]. Российские представители в Белграде должны были уверить сербское правительство в том, что истинные интересы княжества защищает исключительно одна Россия, в то время как западные державы преследуют здесь своекорыстные цели[570].

Активность Франции на Балканах представляла для России угрозу иного рода. 22 ноября Озеров получил из Петербурга предписание под грифом «tr`es secrete», где говорилось о том, что Франция берет на себя обязанность выступать от имени не только всех католических, но и протестантских держав в деле покровительства по отношению к неправославным христианам Османской империи. Ссылки «на известный акт 1740 г. … ни в коем случае не дают Франции права требовать [этого от султана]», – говорилось в секретном документе[571].

Таким образом, многовекторная линия обороны российской дипломатии, получившая сравнение с военными действиями, отражала реальную политическую обстановку, в которой оказалась Россия, строя свои отношения с европейскими державами-соперницами, с одной стороны, и с подопечной Сербией – с другой. Еще не объявленная война уже велась европейскими дипломатами на просторах обширной Османской империи. Российская сторона начинала эту войну с уверенностью в своей правоте. «Только Россия, занимая твердую позицию на Востоке, может предупредить ужасные несчастья и даже, возможно, на какое-то время спасти Турцию» – эти слова принадлежат не руководителям внешнеполитического ведомства, формулирующим принципы деятельности своих представителей за границей, а находящемуся непосредственно в Константинополе Озерову[572].

Перед объявлением военных действий в Белград прибыл новый российский консул Н. Я. Мухин. Война между двумя империями была настолько очевидна, что он сразу же стал персоной нон грата для турецкого правительства. Великий визирь писал сербскому князю, а тот обращался непосредственно к Мухину с изложением требований Порты по удалению российских представителей из Сербии. Александр Карагеоргиевич вынужден был объясняться с Нессельроде. В результате всех этих переговоров консул покинул Белград и обосновался поблизости от него – в Землине[573]. Уже оттуда он обратился к Радосавлевичу с просьбой о том, чтобы тот взял на себя обязанность покровительствовать всем русским подданным, оказавшимся без защиты российского представителя на территории Сербского княжества. Эта просьба стала возможной вследствие «полной гармонии» во взаимоотношениях между двумя империями (России и Австрии)[574].