Россия и Запад

Мы полагаем, что весть о нобелевской номинации впервые дошла до него лишь зимой 1946/1947 года — после статьи Нильссона в «Expressen», огласившей факт выдвижения кандидатуры Пастернака «из Англии». Вряд ли в руки его попала сама эта газетная заметка. Просто слухи о выдвижении на премию не могли после появления нильссоновской статьи не разойтись в советской литературной среде. Во всяком случае, по свидетельству А. К. Гладкова,

<о нем> серьезно говорили уже в 1947 году. Тогда кандидатуру Пастернака выставила группа английских писателей. В Москве это тоже знали. Я помню, как в одном литературном доме осенью 1947 года шел об этом разговор в присутствии Е. В. Пастернак, первой жены Б.Л.[1335]

Конечно, Пастернак должен был оценить пикантность положения: факт его номинации замолчан в советской прессе, при том что в ней раструбили о «выдвижении» на премию Шолохова.

Следует, однако, отметить, что давление на шведов в вопросе о Шолохове, оказанное советскими инстанциями осенью 1946 года, по-видимому, было недолгим. В 1945–1950 годах в высших советских инстанциях разрабатывались планы учреждения альтернативных Нобелевским советских международных премий в области науки, литературы и искусства. Но и вне зависимости от этого убежденность в превосходстве советской и русской науки и культуры над западной влекла за собой высокомерное отношение к Нобелевским премиям как таковым. Д. Т. Шепилов, с 1948 года начальник Отдела ЦК по пропаганде и агитации, оставивший ценные мемуары о процессе вынесения решений по Сталинским премиям в тот период, сообщает об эпизоде, раскрывающем относительный вес, в глазах советского руководства, отечественных и Нобелевских премий:

Как-то на одном из заседаний, когда текст какого-то представления на сталинскую премию показался недостаточно обоснованным, Сталин обратился с вопросом, кажется, к министру Кафтанову: «Вы как считаете, какая премия выше: нобелевская или сталинская?» Кафтанов поспешил ответить, что, конечно, сталинская. «Тогда, — сказал Сталин, — надо представлять на премию обоснованно. Мы ведь здесь не милостыню раздаем, мы оцениваем по заслугам».[1336]

Естественно, что при такой иерархии ценностей борьба вокруг нобелевской номинации Шолохова, предложенной «либеральными» и «радикальными» кругами шведской интеллигенции, утрачивала для советского руководства пропагандный эффект.

Зато тем более возмутительной, «провокационной» выглядела идея о Нобелевской премии Пастернаку, исходившая от «реакционных кругов» в Англии. Она подрывала самые основы идеологической кампании, поднятой в августе 1946 года и неуклонно ширившейся с тех пор. Поскольку роль Баура в номинации Пастернака никому тогда известна не была, московские руководители писательского союза не сомневались, что выдвижение Пастернака исходило из того гнезда «эскейпистов», которое уже в 1943-м сделало поэта своим «знаменем», пропагандировало его в своих альманахах и в 1945–1946 годах осуществило издание двух его книг в Лондоне.

К статье С. Шиманского «Долг молодого писателя», напечатанной в феврале 1943 года в журнале «Life and Letters То-day», А. А. Фадеев, по своей должности главы писательской организации, возвращался на протяжении 1940-х годов несколько раз. Шиманский выдвигал концепцию отношения художника и общества, совершенно неприемлемую для советской официальной доктрины; при этом в качестве главного аргумента он ссылался на пример Б. Пастернака. Раздражение Фадеева против ереси Шиманского вылилось в дневниковой записи от 17 августа 1943 года, куда он занес пространные выдержки из русского перевода статьи: