Россия. История успеха. Перед потопом

Если провести параллель к Уложенному собору 1648–1649 гг., его единодушие (и то очень относительное) объяснялось отсутствием на нем депутатов от крестьян. Именно за их счет «блок дворян и купцов» смог тогда решить неотложные вопросы страны и свои собственные – прежде всего вопросы земельной недвижимости, посадов, налогов, судопроизводства, ограничения имущественных и иных прав церкви.

2. Первые приступы европейской зависти

В середине XVIII в. шведами было пущено утверждение: «Петербург стоит на костях». Что шведами, неудивительно – ведь это у них отняли устье Невы, это шведские пленные прорубали первые просеки будущих улиц (и в случае Невского проспекта, прорубая с двух сторон, промахнулись с направлениями: проспект, задуманный прямым как стрела от Лавры до Адмиралтейства, переламывается у Московского вокзала). Запуская этот слух, шведы пытались хоть как-то отомстить за свое поражение в Северной войне. Зависть к государству-победителю, возведшему сказочный город, требовала любой ценой обесценить его успех. Шведская сказка воспроизведена бесчисленное число раз – главным образом жалостливыми отечественными авторами. Но и европейскими тоже. К примеру, модный в свое время французский писатель Люк Дюртен пишет о Петербурге в своей книге «Балтика» (1928): «Возведение города из камня унесло больше человеческих жизней, чем земляные работы в Версале»[124]. В книге «Другая Европа» он даже приводит цифру: «Город стоит на костях – на болоте, где царь Петр похоронил 150 тысяч рабочих».

Да и в наши дни кто же не знает про «город на костях»? Правда, доказательств этой «общеизвестной истины» никто никогда не представил, и при ближайшем рассмотрении (А. М. Буровский. Петербург как географический феномен. – СПб., 2003) выяснилось: город на костях – полный вымысел, решительно ничем и нигде не подтвержденный: ни историческими документами, ни церковными и кладбищенскими книгами. «Из года в год в списках получавших жалованье, хлебное и денежное, встречаются одни и те же имена», – цитирует Буровский историка В. В. Мавродина. Рабочие жили в Петербурге в две смены с мая по ноябрь – по три месяца смена. В холодное время строительные работы за отдельными исключениями останавливались. Из «доношения» Устина Сенявина следует, что в 1712 г. из 2210 присланных в Петербург ремесленников умерли 61, а 46 оказались «дряхлыми за старостью». Экстраполируя цифру умерших на годовое количество рабочих в Петербурге (от 24 до 32 тыс.), можно допустить, что за год умирало в среднем 770 человек. Но смертность простых людей в те времена вообще была высока во всем мире – что в Версале, что в Петербурге. Причем конкретно в Петербурге рабочих постоянно не хватало и их берегли.

Из бумаг главы Канцелярии городовых дел князя А. М. Черкасского видно, что в 1717 г. на 32 тыс. рабочих числилось 1000 больных (три процента, и, естественно, не все они умерли) и 3200 кашеваров (по одному на 10 едоков!). Причем 1717-й – последний год, когда привлекались рабочие по разверстке. После этого город строили уже вольнонаемные. Но вольнонаемных было немало и на первой стадии – на «великую стройку» люди стремились попасть ради хорошего заработка, особенно каменщики (редкая тогда специальность), печники, плотники, кровельщики, столяры, мостовщики, возчики. А еще Петербург был магнитом для беглых всякого рода – и до 1717 г., и после. Нуждаясь в рабочих руках, петербургские власти делали вид, что принимают беглого за оброчного.

У басни под названием «Петербург построен на костях» позже появились достойные отпрыски: железная дорога Петербург – Москва «построена на костях», Транссиб «построен на костях» (что касается Транссиба, советую побывать в Красноярском краеведческом музее: хорошо лечит от басен).

Запуск во всемирное обращение еще одного мифа – о потемкинских деревнях – можно признать самой успешной операцией черного пиара в истории. Миф не только держится уже больше двухсот лет, но и продолжает эффективно работать против страны, во вред которой был придуман. Что самое интересное, этот миф работает не только вне России, но и внутри нее.