Россия. История успеха. Перед потопом

Совокупность всех этих представлений – про казачество, про державшихся особняком старообрядцев, про народы, не подлежащие призыву в армию, про разные системы образования, самоуправления и подсудности, про мировые, общие и волостные суды (а также военные, духовные и коммерческие), про консистории разных вероисповеданий, про многочисленные сословные органы, про то, что Россия делится не только на губернии, но и на области, округа, генерал-губернаторства и наместничества, что в ее состав то ли входят, то ли не входят вассальные государства Бухара и Хива и протекторат с неясным статусом – Урянхайский край, а также Царство Польское и Великое княжество Финляндское, про все это разнообразие (которое на самом деле надо описывать очень долго) – в ясной или неясной форме присутствовала в сознании жителей Российской империи. Каждый знал, что даже в собственно России, не говоря уже об империи в целом, «нет общей мерки для всякого места», что везде свои говоры, песни, приметы, орнаменты, промыслы, ремесла, способы охоты или засолки рыбы, и находил это естественным. Это был признак живой страны, в истории которой никогда не приходилось начинать жизнь с чистого листа. Правда, вскоре предстояло.

Властное устройство исторической России, при частой неодинаковости от места к месту, представляло собой достаточно разумную и, что важно, весьма экономную конструкцию. Никаких раздутых штатов ни в одном управленческом звене. Раздутые штаты – типично большевистское порождение. Они появились сразу после переворота 1917 г., удивительно быстро. Самый яркий пример: в Москве к 1920 г. остался 1 млн жителей (остальные разъехались от голодухи – в основном по деревням, к родне), чуть ли не треть из них составляли несовершеннолетние, а из взрослых 231 тыс. человек состояли на «совслужбе» – четверть населения! Не на производстве, заметьте (в столице «пролетарского государства»), а в бесконечных Главспичках, Главтабаках и еще 47 «главках»! Только «совбарышень», как тогда их называли, мигом стало сто тысяч. Вот когда люди «почувствовали разницу». Большего обвала трудовой этики всего за какие-то три года невозможно себе представить.

Еще один штрих в картине асимметричного устройства империи – знаменитая Дикая дивизия в составе русской армии. По законам Российской империи так называемые туземные жители Кавказа и Средней Азии не подлежали призыву в армию, поэтому с началом Первой мировой она была сформирована из добровольцев. Официально она называлась «Кавказская туземная конная дивизия» и позже была преобразована в корпус. Она включала в себя Дагестанский, Татарский (т. е. азербайджанский), Кабардинский (состоял из кабардинцев и балкарцев), Чеченский (из чеченцев и ингушей), Черкесский (из черкесов, карачаевцев, адыгейцев и абхазов) конные полки и Аджарский батальон. После свержения и ареста Николая II горцы дивизии приглашали его в свои родные места, гарантируя защиту.

Национальные части в составе русской армии существовали задолго до этого. Можно назвать Ставропольское калмыцкое войско (с 1739 г.), Башкиро-мещерякское войско (с 1798 г.), калмыцкие Астраханские полки (с 1811 г.), Ногайские полки (с 1811 г.), Туркменский конный дивизион (с 1885 г.), Осетинский конный дивизион (с 1887 г.) и т. д. Дворяне из кавказских мусульман нередко были офицерами и даже генералами русской армии. В еще большей мере это относилось к кавказским христианам – грузинам, армянам, осетинам. О генералах из поляков и остзейских немцев излишне даже упоминать.

Почти все народы тогдашней России сыграли активную роль в заселении окраин империи. Значит, и эти люди не отделяли себя от империи, а империя не отделяла себя от них. Интересно, что в начале века в число самых активных строителей империи входили поляки. История русского железнодорожного строительства, история освоения Сибири начиная со во второй половины ХГХ в. пестрит польскими именами – и это отнюдь не одни лишь потомки ссыльных.

Раз уж упомянуты польские имена (отношение поляков к России знаменито особой пристрастностью), процитирую польского эмигрантского публициста Юзефа Мацкевича. Он характеризует старую Россию времен своей юности как либеральное государство, поясняя: «Демократия – это еще не свобода, это пока только равенство. Свобода – это либерализм… Нельзя сказать, чтобы царская Россия была государством, основанным на общественной несправедливости. Справедливости можно было добиться иногда скорее, чем в какой-нибудь сегодняшней демократии»[135].