Россия молодая (Книга 1)

- Простил я Ваньку-то! Не для него, клятого, для Тайки. Чего мыкаться по чужим-то дворам? Не гоже. Не тот у меня достаток, чтобы на них не хватило. Ну, работать будет Ванька-то, не посидит сложа лапища. Я стар уже, годы мои преклонные, наработался. И кости болят от погоды. Как сырость али взводень разыграется - смертушка. Лежать стану на печи, а Ванька пусть хозяйствует. Людей нанимать, покрутчиков, на тряску в лодье сходить, посмотреть, как на меня народишко работает, рыбку на ярмарке продать...

- Ты об чем толкуешь, батюшка? - спросил Рябов.

- Об тебе и толкую. Будешь при моем хозяйстве. Денег, слава богу, скопил, не нищий человек, не побирушка тесть у тебя. Наймешь покрутчиков, рыбку у них примешь, продашь ее...

Рябов усмехнулся, обветренное лицо его стало недобрым.

- Я-то?

- Вестимо, ты!

- Уволь, батюшка.

- Велика честь, что ли? Недостоин? - осклабился Антип. - Совесть в тебе не дозволяет! Уводом увел девку, а я простил? Так, что ли?

Рыбаки-матросы царевой яхты молчали, поглядывали то на Антипа, то на Рябова.

- Уволь, батюшка, - опять сказал Рябов. - Не пойду я к тебе в приказчики.

Антип поморгал, не понимая.

- Не пойду, и весь мой сказ! - громче, круто произнес Рябов. - Не надобно мне ни чести твоей, ни прощения от тебя. Не был я никогда и не буду живоглотом, за лодьи да за снасти, что рыбацким потом достались, еще три шкуры драть. Сам я себе хозяин, сам себе и покрутчик...

Антип встал на ноги, сжал кулак, заругался черными словами. Семисадов и дед Федор повисли у него на плечах, оттерли подальше от Рябова. Тот стоял спокойно, потом не торопясь повернулся, сошел на берег. Антип кричал ему вслед бранные слова, кормщик не оборачивался.

- Я-то - живоглот? - спрашивал Антип в ярости. - Я? А? Я ему прощение, а он мне что? Ну, тать, ну, шиш, ну, лапотник, попомнишь...

Рыбаки молчали, переглядывались, пересмеивались. К вечеру Антип совсем расходился, топал на рыбаков ногами, кричал, что скрутит всех в бараний рог, что никто не смеет ему перечить, он самим царем обласкан и теперь в такую силу взойдет, что все только ахнут. Дед Федор попытался было его укротить, он пнул старика сапогом. Тогда Семисадов сказал со вздохом:

- Иди, Антип, ляжь, отдохни. Напился пьян и шумишь. А ты перед Иваном-то Савватеевичем - мелочь мелкая... Иди, иди, а то я и рассердиться могу...

В сумерки дед Федор, Семисадов, Рябов собрались в мозглой, холодной царевой каюте, зажгли свечу, стали разглядывать оставленные испанцем дель Роблесом морские карты и чертежи. Рябов, неумело держа в пальцах гусиное перо, обмакнул его в чернильницу, подумал, провел жирную черту там, где должен был быть по-настоящему Летний берег.

- Ишь ты, какой смелый! - сказал дед Федор.

- Хожено здесь перехожено! - ответил Рябов и, высунув кончик языка, старательно подправил было черту, но с пера вдруг густо капнули чернила и растеклись по карте.

Дед Федор засмеялся, засмеялся и Семисадов, Рябов с досадой швырнул перо в сторону. Дед Федор потянул к себе другую карту - Беломорское горло, стал рассказывать, что сколь ни бывал там, ни единого разу не видел в горле сплошного льда, и без ветра тоже там не случалось. Семисадов заспорил, дед Федор обиделся:

- Молод еще мне перечить. Экой отыскался!

Сверху по палубе раздались шаги, кто-то быстро спускался в каюту. Рыбаки обернулись - Иевлев, веселый, ясноглазый, стоял в дверях. Медленно подошел к столу, сел, поглядел на карты, компас, пытливо всмотрелся в глаза Рябова...

- Словно и впрямь мореходы ученые. Об чем разговор?

- Мало ли, - сказал Рябов. - Отоспались, вот и чешем языки.

Иевлев отворил сундук в царевой каюте, достал обернутую в тряпицу книгу, что взял Рябов у вдовы деда Мокия.

- Кому занадобилось? - спросил кормщик.

- Государь требует.

Рябов усмехнулся, разгладил бороду:

- Приглянулось Петру Алексеевичу морюшко наше. Дышит ему...

- Это как - дышит? - спросил Иевлев.

- А так, Сильвестр Петрович, дышит, манит, зовет, значит. Выходи, дескать, морского дела старатель, пора, мол, стоскуешься без меня...

Лицо кормщика стало серьезным, почти суровым.

- Слышь? - сказал он Иевлеву. - Разгулялось нонче...

Сквозь однообразное поскрипывание - борт яхты терся о сваи причала Сильвестр Петрович ясно услышал мощный грохот волн.

- Слышь?

Сильвестр Петрович кивнул.

- Ругаешься на него, как застигнет тебя в пути бурей, мучаешься с ним, а манит, распроклятое! - вновь заговорил Рябов. - Одному человеку хоть бы что! Послушает да пойдет. А другому - ох, не уйти от него. Вот и на тебя я гляжу - манит и тебя, а? Верно?

Он засмеялся раскатисто:

- Трудно вам будет, ребята, обвыкать. С малолетства-то куда легче, а когда в возраст войдешь - труднее. Мы, здешние, все - с малолетства, а вы мужики - ишь вымахали, а в море впервой хаживаете.

- Привыкнут! - сказал дед Федор. - Я одного знал - годов двадцать ему было, - только впервой море увидал, с Вологды он, вологодский. Ничего, и посейчас плавает... Конечно, не больно ладный мореход, наживщиком ходит, дальше не пошел. Недурен, а робок...

Сильвестр Петрович улыбался, слушал молча. Потом, полистав книгу, сказал задумчиво: