Россия молодая (Книга 1)

- Побили их, князь, некие люди. А потом камень к ногам, да и в воду. Вечная им память - Сережке да Кузьке. И сказывал еще тот стрелец, что быть Андрюшке к ним - чтобы, дескать, молился, да перед смертью не грешил...

- От Азова до Архангельска, - тихо сказал боярин, - добежала весть. Куда деваться, господи?

Думный еще раз толкнул дьяка. Молокоедов высунулся, посоветовал:

- Розыск бы время начать, князюшка. Самая пора нынче, по горячему следу. По-доброму, как в Азове делывали. Кнутом, да дыбою, да огоньком все бы и сведали...

- Имать проходимцев надобно, - молвил думный Ларионов. - Всех за караул, а там с богом и попытать... Да ты, Алексей Петрович, не горюй, толковать тут длинно не надобно. В Азове было ты и вовсе обмер, как прослышал, что стрельцы тебя на копья вздумали брать, а потом все вовсе дивно обернулось. И государь тобою доволен был, ласкал, и ты сам в большую силу взошел. До тебя ныне рукою не достать. Сам думай: Лефорта покойного стрельцы крови хотели, тебя извести, да государя. Вишь как... Значит, и есть ты наивернейший государю слуга...

- Так-то оно так, - молвил воевода неопределенно, - да ведь в одночасье и пожгут...

- Пожгут - не обеднеешь. Государь-батюшка не оставит... А здесь мы с дьяками медлить не будем. Изветчика отыщем, да, помолясь, и зачнем пытать. С пытки чего не откроется: народишко вольный, бескабальный, Андрюшку смертью убили, начала лучшего и не надобно. Велишь ли?

- Велю! Да с толком чтобы делали...

- Сими днями имать зачнем.

Проводив думного Ларионова с дьяком, князь опять тяжело сел на лавку и задумался. Ужас, который испытал он в Азове в дни открытия тамошнего заговора, вновь с прежней силой охватил все его существо. Дико и подозрительно оглядываясь по сторонам, он засопел, кликнул дворецкого, шепотом велел ему делать по всему дому дубовые засовы, ставить немецкие хитрые замки, под окнами и у крыльца с постоянством держать верных караульщиков. Дворецкий - старик Егорыч, взятый еще с Азова, - тоже испугался, спросил, дыша на боярина чесноком:

- Ужели с изнова почалось?

- Будто бы починается.

- Извести собрались?

- Собрались, Егорыч...

- Я и сам так рассудил: Андрюшку смертью убили, быть беде...

Боярин для всякого опасения соврал дворецкому:

- Ты об том молчи, только я верно говорю: смертью будут убивать не токмо мое семя, но и холопей всех до единого. Ты - бережись. Береженого и бог бережет. Гляди в хоромах, всякого человека примечай, слушай речи по дому, на всей на усадьбе...

Егорыч потряс редкой бороденкой, сказал жестко:

- Будь в надежде, князь-боярин, на Азове не выдали, здесь обезопасим. Ты нам отец-батюшка, мы - твои дети...

И ушел легонькой своей, неслышной, шныряющей походкой.

Боярин подумал, повздыхал, у кивота повалился на колени, стал молиться, чтобы не помереть злою смертью, чтобы изловить злокозненных, чтобы себе добро было, а недругам - казнь лютая.

2. МНОГО ВОДЫ УТЕКЛО

Иевлев проснулся поздно: ночью опять привиделся все тот же сон, проклятый, постоянный кровавый сон. Беззвучно плыли, кренясь на яминах и ухабах, малые телеги, в тех телегах сидели по двое, назначенные на казнь, закрывали прозрачными ладонями огоньки напутственных свечек, будто пламя свечи и есть жизнь. Телеги плыли бесконечно, и казалось, изойдет сердце мукой, не выдержать, не стерпеть сего зрелища. И то, что не было во сне никаких звуков, и то, что Петр тоже появился в тишине, так несвойственной его присутствию, и то, что он протягивал ему, Сильвестру Петровичу, "мамуру" - знаменитый палачев топор князя-кесаря, и то, что он, Иевлев, не мог взять мамуру, чтобы рубить головы, и пьяный Меншиков с безумными прозрачными глазами - который все куда-то шел, шепча и плача, - все это было так невыносимо, что Сильвестр Петрович проснулся совершенно разбитым и долго лежал неподвижно, перебирая в памяти те дикие дни. И опять, в сотый раз, с бешенством вспоминал безмятежное лицо Лефорта и бесконечные балы, которые он задавал в проклятые дни казней...

Было слышно, как в сенцах перед горницей Егорша тихо с кем-то разговаривает. Потом вдруг он с досадою выругался, тихонько отворил дверь.

- Чего там? - спросил Сильвестр Петрович, нарочно зевая.

- Я уж думал, занемог ты, господин Иевлев, - сказал Егорша, - таково жалостно во сне слова говорил...

- Натопили печи, что не вздохнуть! - сердито ответил Иевлев. - Чего слыхать-то?

- Многое слыхать. Нынешней ночью холопя боярского на Двине смертно порезали...

- За что?

- А, говорят, за дело.

- За какое за дело?

- По-разному болтают, Сильвестр Петрович! - уклончиво ответил Егорша. - Сами знаете, народ. С них спрос невелик. А еще новости такие, что весь город Архангельский уже доподлинно знает, как надобно шведа пастись и что крепость строить будем.

Иевлев сел в постели:

- Правду говоришь?

- Сроду не врал, Сильвестр Петрович. Да и то сказать...

Он не договорил, махнул рукой.

- Ты - договаривай. Что - да и то?

- Боярин-то нынешний, Алексей Петрович, от Азова сюда пришел. Не по-хорошему там сделалось. Его будто на копья вздеть народишко хотел...

- Не твоего ума дело! - сказал Иевлев.