Россия молодая. Книга 1

Снивин шагнул вперед, уронил стул, прижимая руки к сердцу, заговорил:

– О сэр! Ужели вы не знаете, что таможенный поручик, из-за которого вы приписываете мне столь много неблагородных поступков, изобличен в преступлениях несомненных? Сей негодяй и вор, мздоимец и грубиян...

Генерал спросил с усмешкой:

– Вы в этом совершенно уверены?

– Я в этом уверен так же, как и в том, что он из поручика превратился в капрала.

– Но ненадолго, полковник! – твердо сказал Гордон. – Я употреблю все мои силы к тому, чтобы несчастный вернулся к должности, занимаемой им доселе. У меня есть достаточно терпения, вы знаете эту черту моего характера. И царь, слава создателю, мне иногда еще верит...

Он велел слуге подать плащ.

Вошла Анабелла с внуками, внуки протянули к деду ручонки, как научила мальчиков их мать. Дед смотрел на детей сверху вниз – неприступный, чужой.

– Отец! – воскликнула Анабелла.

Полковник Снивин горько вздыхал: он не мог смотреть спокойно, как суров дед со своими внуками. Анабелла, ломая руки, рыдала навзрыд. У внуков съехали на сторону ротики, оба заплакали. Это было непритворное горе, внуки любили своего сурового деда. Сильными руками генерал взял старшего мальчика, поднял его высоко, сказал шепотом:

– Прощай, дитя!

Взял младшего, поцеловал в пухлую теплую щеку, прижал к своей широкой груди:

– Прощай и ты, мое дитя, прощай навеки!

Ни дочери, ни полковнику он не поклонился.

Шагая по кривой улочке, Патрик Гордон опять почувствовал себя совсем плохо: стеснило сердце, нечем стало дышать. Уронив палку, генерал схватился руками за колья забора и тотчас же понял, что сползает на землю. «Теперь я здесь немного передохну!» – подумал Гордон, но земля куда-то стала проваливаться, и он перестал и видеть, и слышать, и думать.

Очнулся генерал в доме полковника Снивина. Лекарь во всем черном, с темным лицом и узкими губами, размешивал в стакане золотистое питье. Анабелла неподалеку шепотом разговаривала с мужем. Лицо у Снивина было самодовольное и спокойное.

«Он меня похоронил! – подумал Гордон. – Но, черт возьми, я еще не умер. Разумеется, я побывал там, но я вернулся оттуда обратно. Я даже пробыл там порядочное время, но теперь я здесь. Какое горе для вас, сэр, не правда ли?»

Сердце билось ровно, спокойно. Лучик солнца – маленький и веселый – светился на одеяле, видимо, было утро. Лекарь с питьем в стакане подошел близко. Взор его встретился с взглядом Гордона.

– О, вам лучше? – спросил лекарь настороженно.

– Да, мне лучше! – ответил Патрик Гордон и сам подивился силе и звучности своего голоса. – Пожалуй, мне совсем хорошо. Я просто устал, мало спал, много ел и пил. В моем возрасте лучшее лечение – это воздержание. Благодарю вас, господин доктор, я не употребляю лекарств...

Спокойным движением он отодвинул от себя руку лекаря, сел в постели, сказал со вздохом:

– Очень сожалею, что огорчил мою дочь и ее супруга – господина полковника. Чрезвычайно сожалею. Но теперь мне совсем хорошо... Я здоров!

Оставшись наедине с лекарем, генерал спросил:

– Как вас зовут, сэр?

– Меня зовут Дес-Фонтейнес.

Гордон кивнул и заговорил задумчиво:

– Все довольно просто, господин доктор, довольно просто, если подумать как следует. Когда мы служим русским честно, то нас ненавидят наши соотечественники, не правда ли? И нашептывают русским про нас всякие мерзости. И русские, вероятно, правы, когда не совсем доверяют нам. С какой стати они должны нам доверять?

Дес-Фонтейнес холодно улыбнулся.

– Генерал увлечен этим народом! – сказал он. – Иногда так случается...

– Это случается со всеми, кто живет тут долго, – ответил Гордон. – У кого есть уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть, и кто, разумеется, не совсем глуп...

– Вот как?

– Смею вас уверить, сэр, что именно так.

– А я думаю иначе, генерал. Правда, я тут провел не много времени, но предполагаю, что московиты недостойны уважения...

– Почему же?

– Потому, что здесь происходят неслыханные жестокости...

– Неслыханные в цивилизованном мире?

– Хотя бы в цивилизованном мире.

Гордон поудобнее вытянул длинные ноги, поправил подушку под спиною, заговорил глухо, горько:

– Будь трижды проклят мир и дураки, его населяющие. Коперник тридцать пять лет откладывал печатание своей книги, боясь этого вашего цивилизованного мира, и увидел труд свой, выданный типографщиком, только на смертном одре. И он был прав в своей боязни, Коперник. Инквизиция осудила его труд, как еретический. Я сам читал в «Конгрегации Индекса», что книга Коперника запрещена, потому что противоречит священному писанию. А Галилей? Вы лекарь, сэр, и должны знать эти славные имена! Черт возьми, в вашей Европе Галилея заставили отказаться от самого себя...

Дес-Фонтейнес смотрел на Гордона не отрываясь; было видно, что слушает он с интересом.

– А когда Галилей умер, то ему отказали в погребении на кладбище. Вы осведомлены об этом? И о Джордано Бруно вы тоже осведомлены? Кстати, сэр, вы никогда не видели свинцовую тюрьму Пьемби в Венеции? Нет? А я имел честь ее видеть! Шесть лет Бруно продержали в этой тюрьме, а несколько позже живым сожгли в Риме...