Россия молодая. Книга 1

И он, Кочнев, мог помыслить такое о человеке, с которым одною дерюгою укрывался, с которым из одной мисы хлебал?

Стиснув зубы, взбил под головою кожаную подушку, со злобою спросил сам у себя:

– Что же делать? Им волю дай, так они всех перевешают! Сегодня Прозоровского, завтра Апраксина, потом и меня. Что же делать?

5. ПРИДЕТ ВРЕМЯ – УДАРИМ СПОЛОХ!

Ночью к Афанасию Петровичу в таможенную избу явились Молчан с Ватажниковым и с давно пропадающим где-то в скитах Кузнецом. Крыков вышел к ним на мороз под играющие в небе огни северного сияния; позевывая, кутаясь в накинутый на плечи полушубок, спросил:

– Чего пришли, полуночники? Дня не хватило? Э, да и Кузнец с вами?

– А того пришли, – строго сказал Молчан, – что нынче в Тощаковом кружале случилась беда. Скрутили нашего Ефима, поволокли на съезжую...

Крыков сразу перестал зевать и потягиваться, повел дружков в камору, где сложено было оружие для таможенных солдат. В сенях спросил у Молчана быстрым шепотом:

– Холопя княжеского ты на Двине побил?

– Известно, я...

– Один?

– Не полком, чай, силенкой не обижен.

Заскрипела дверь каморы.

– Вот чего не хватает нам! – сказал Молчан, глядя на мушкеты и полуфузеи. – Ударили бы сполох, пожгли бы дьявола-воеводу, взяли бы бритомордых иноземцев в топоры...

– Ты, мил-дружок, и без мушкетов воюешь, – молвил Крыков. – По всему городу шум пошел...

Молчан угрюмо усмехнулся:

– Одним Иудой меньше стало, – какое это дело. Смехи...

Глаза его мерцали недобрыми огоньками, все его крепкое тело прохватывала дрожь.

– Выпить бы! – попросил Ватажников. – Намерзлись мы с ним за две-то ночи...

– За две?

– А он со мною того Иуду следил, – пояснил Молчан. – Покуда Андрюшка-покойник с девками играл, покуда далее гулять отправился.

– И нынче то ж, – устало пожаловался Ватажников. – Задами из кружала, через Пробойную улицу, а по нам воеводские псы из мушкетов, словно бы по волкам.

Афанасий Петрович принес в полштофе водки, соленых огурцов, хлеба. Ватажников выпил, рассказал подробнее, как все случилось и прошлой ночью и нынешней. Тот Андрюшка и на Азове извет сделал и здесь ладился к некоторым. За христианскую стрелецкую кровь его кончили. А ныне, в кружале, беседа была мирная, говорили о том, о чем нынче везде говорят: что-де идут свейские воинские люди воевать Архангельск. Ефим Гриднев на то ответил, что и не таких бивали, а нынче вряд ли побьем, куда ни ступишь – все иноземцам ведомо. Спор зашел об иноземцах – для чего им такая воля дадена, что нет на них никакой управы. Один сказал: сам царь-де иноземец, подмененный за морем. Наш-де истинный – в заточении. Другой сказал: иноземец бритомордый да никонианец трехперстный – одна суть. Тот весь спор сошел тихо. Тогда Ефим Гриднев облаял воеводу поносными словами, что он казну ворует и управы на него нет, поелику его иноземцы на Кукуе хвалят...

– Длинно больно сказываешь! – прервал Крыков. – И не пойму я толком, что за народишко там был?

– А работные людишки: кто с Соломбальской верфи, кто с Вавчуги – за гвоздями, вишь, корабельными приехали; дрягили еще, салотопники монастырские... – объяснил Молчан.

– Ну, облаял Ефим, далее что было?..

– А далее то было, что Ефим наш Гриднев еще слово сказал на воеводу, будто не отбиться нам от шведа, коли князя не свалить, и будто еще продал он нас всех в басурманскую шведскую веру, где заместо бога Мартын Лютый управляет, и что люди воеводские Гусев и Молокоедов, да думный дворянин Ларионов, да лекарь его иноземец за то и деньги получили немалые – куль золотых. И что-де Мартыну Лютому теперь на Двине, на Воскресенской пристани столб будут ставить – для моления...

Молчан налил себе чарку, медленно выцедил через зубы:

– Народишко слушает. Тут какой-то возьми и скажи – «слово и дело». Приказчик будто баженинской верфи. Бой сделался, не сдюжили мы с ихней силой, уходить пришлось...

– Пугливые больно! – сказал Крыков.

– Тебе говорить бесстрашно тут сидючи, ты бы там повоевал! – обиделся Молчан. – Рейтаров навалилось человек с дюжину, саблями стали бить.

Крыков молчал.

– Пытать его будут! – сказал Ватажников. – На дыбе. Огнем жечь...

– Ужо попытают! – ответил Молчан. – А за что?

Кузнец, молчавший до сих пор, вдруг исступленно завопил:

– За что? Никоциант проклятый, сатанинское зелье, соблазн дьявольский – курите? Чай ноне пить стали, – что он есть? Напиток анафемский, вот что он есть! Тьфу, тьфу, мерзостные, проклятые, царя в Стекольном подменили, нам басурмана привезли, бороды режет, кончает веру истинную, злодей...

Крыков положил руку на плечо Кузнецу, сказал с силой:

– Уймись, кликуша!

Кузнец вырвался, оскалился на Афанасия Петровича, маленькие глаза его горели бешенством:

– Ты? Ты кто таков есть? Сам бритомордый, вон трубка твоя никоциантская, сатана, не трожь меня лапой своей... Лютое гонение претерплю, да не с вами, с табашниками, с еретиками, с детьми антихристовыми...

Молчан сгреб Кузнеца за ворот старого прохудившегося кафтана, тряхнул, велел замолчать. Ватажников сказал: