Россия молодая. Книга 1

Покуда готовили к дыбе того мужика, что крестился левой рукой, Ромодановский говорил царю:

– Ума не приложу, батюшка, что и делать. Научи, сокол. Грабят боярские дети, убивают на Москве и по дорогам торным кого похотят – и богатого, и бедного, и купца, и солдата, и посадского, и мастерового. Кто сие чинит, ведомо, – Никитка Репнин с холопями, Зубов, Алаторцев, да народишко боится на них извет подать: убьют, и усадьбу пожгут, и людишек саблями порубят...

– Имать всех сюда в застенок, – велел Петр. – Моим именем. К ним же – Толстого Ваську, Дохтурова, Карандеева, Репнина Сашку. Еще вот: князя Ивана Шейдякова, пса смердящего, за сии разбои казнить смертью на Болоте...

Князь-кесарь поклонился боком.

– Когда с сими кончишь?

– С какими с сими?

– Которые боярина Прозоровского на копья взять хотели...

Ромодановский подумал, насупился:

– Не враз, батюшка. Все берем да берем. Тут торопиться невместно...

– Оно – так...

И, насупившись, рывком открыл перед собою дверь. С порога позвал:

– Иевлев!

Сильвестр Петрович на узкой лестнице догнал царя. Он обернулся к нему, сказал жестко:

– Вишь, что деется? Немчина пихнуть-де в ров, с того и начаток бунту. А Прозоровского на копья?

Иевлев молчал.

– Так? Первый почин на бояр да на иных татей? Сего захотели вы с Апраксиным?

Во дворе Петр молча, легко сел в седло, вздохнул всей грудью, приказал Иевлеву не отставать. Когда подъезжали к Кремлю, услышали далекий голос дозорного, что по старому обычаю, как при дедах и прадедах, выкликал со своего места:

– Пресвятая богородица, спаси нас!

Ему ответил другой – от Фроловских ворот. И по дозорным побежало:

– Святые московские чудотворцы, молите бога о нас!

И словно эхо раскатилось, зашумело по Китаю и Белому городу, по всем дорогам, идущим от Москвы, протяжно, нараспев:

– Славен город Москва!

– Славен город Киев!

– Славен город Суздаль!

– Славен город Смоленск!

– Славен город Новгород!

– Славен город Вологда!

– Славен город Архангельск!

И вновь откликнулся Кремль голосами дозорных караульщиков:

– Пресвятая богородица, моли бога о нас!

5. ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ

Петр с треском распахнул окно, в низкую душную палату тотчас же ворвался холодный ночной воздух, заколебались огоньки свечей, освещая темную роспись сводов: райских птиц, диковинные цветы. Апраксина, Меншикова и Измайлова царь отпустил, Сильвестру Петровичу велел идти с ним...

Едва сели – скрипнула дверь, старушечий голос что-то зашептал. Петр поднялся, размашисто шагая, ушел из палаты. Сильвестр Петрович задумался. На душе было тяжко, страшный облик седого старца Дия, глядящего из-за кадушки, словно бы застыл перед глазами. И, как бы отвечая на его мысли, заговорил с порога Петр:

– Сколь худо! Бывает ныне все чаще и чаще, что облак сумнений закрывает мысль нашу, Сильвестр. Как быть? Ужели не вкусить делателю от плода древа, им насажденного? Братом Алексашку Меншикова зову, а он ворует нещадно. Жизни своей не щадя, тружусь, а вижу ли доброе от иных? Все ненавистники, супротивники, палки лишь одной и трепещут. Ужели мрак сумнений наших делами изгнан не будет?

У Сильвестра Петровича перехватило горло. Петр смотрел на него сухими, ярко блестящими, измученными глазами, словно бы ждал ответа.

– Тяжко! – едва слышно, шепотом произнес царь.

Тряхнул головою, заговорил быстро, по-деловому:

– После Нарвы конфузия архангельская, Сильвестр, непереносна чести нашей будет. Многое мы сделали, ко многому готовы, но надобна, ох, надобна нынче нам виктория. И нам надобна и шведу надобна, дабы не заносился на будущие времена, дабы и он помыслил: а вдруг побьют? Того иные и не понимают, мнят, глупые, что много у нас-де таких городов, как Архангельск, не велика обида. А вот Измайлов понимает, – об сем нынче и беседовали. В королевстве датском льстят себя люди надеждою, что при первом же поражении шведы с ними полегче будут. Понимаешь ли ты, об чем говорю?

Иевлев молча наклонил голову.

– Надеешься ли?

– Надеюсь, государь.

– Твердо ли? Знаешь ли, что и англичанин на тебя нынче смотрит – ждет тебе позора?

Сильвестр Петрович опять наклонил голову. Петр смотрел на него внимательно, напряженно.

– Все ли поведал мне нынче в Преображенском? Ежели не все – говори здесь!

Иевлев поднялся, плотно закрыл дверь, сел совсем близко от Петра.

– Мыслю я, государь, сделать так: шведские воинские люди без лоцмана в двинское устье войти не смогут. Лоцмана им надобно брать архангельского, не иначе. В страшной сей игре нужно найти человека, коему бы я верил, как... как тебе, господин бомбардир, и такого человека отправить на вражеские корабли. Сей кормщик-лоцман, не жалея живота своего, поведет головной, сиречь флагманский корабль шведов и посадит его на мель под пушки Новодвинской цитадели, где воровская эскадра будет нами безжалостно расстреляна, дабы и путь забыли тати в наши воды...

– То – славно! – воскликнул Петр. – Славно, Сильвестр. Да где человека возьмешь?

– Таких людей на Руси не един и не два, государь! – твердо ответил Иевлев. – Есть такие люди. Сам ты нынче говорил о полках – Преображенском и Семеновском...