Резен усмехнулся, сказал, что и так хорошо.
– Пушки-то с Москвы пришли?
– Фузеи пригнаны да мушкеты, гранат две подводы добрых. Пушек еще мало.
– Фузеи хороши ли?
Резен ответил, что хороши – на удивление. Раньше таких не делывали. И мушкеты славные, легкие, прикладистые, не хуже люттихских.
Семисадов покуривал в стороне. Иевлев негромко спросил Резена:
– Что венецианец?
– А все то же! – ответил Резен. – С утра закричал мне, что непременно надо быть ему в городе...
Несмотря на то, что они говорили по-немецки, Сильвестр Петрович еще понизил голос:
– Не пускай, пусть хоть как шумит...
– Не пускаю! Только так долго продолжаться не может. Раз не пустил, еще не пустил, потом тоже не пущу...
– Ко мне вели идти, ежели крик поднимет... Пошли, боцман!
Семисадов улыбнулся – один опирается на палку, другой на деревянной ноге...
– Чего больно весел? – спросил Сильвестр Петрович.
– Посмотрел на вас да на себя. Вот и вы с палкой...
– Ништо! – сказал Сильвестр Петрович. – Шведа одолеем, тогда и палку брошу...
На крепостных стенах скрипели немазаные блоки, пушкари цепями втаскивали наверх коробы с ядрами для пушек, чугуны с пороховыми зарядами, лафеты. Стрельцы меняли караулы на угловых крепостных башнях, по двору грохотали телеги с камнем, с бревнами, с досками. Бородатые каменщики из Соли-Вычегодской, плотники и столяры из Мезени, кузнецы из Вятки, землекопы из Устюга, Тотьмы, из деревень и погостов, рыбаки и промышленники-зверовщики били сваи, выводили бойницы, ставили надолбы, мазали печи под крепостными стенами, чтобы на тех печах варить смолу, жечь ею неприятеля. Мастеровые люди из Архангельска здесь же, в крепостном дворе, чинили и ковали наново крюки для абордажного бою, копья, шестоперы, точили матросские ножи, сабли, палаши. Из Пушечного двора на лодьях и карбасах без конца везли все, что там было: старое и новое, ломаное и целое. Все приводили в порядок, – сгодится в грядущем сражении...
В известковой пыли, в скрежете пил, в грохоте, здесь же, под крепостными стенами, поблизости от своих мужиков, женки укачивали ребятишек, кормили их похлебкой, сваренной на тех же кострах, на которых мастеровые лили свинец и олово, пели младенцам невеселые песни:
Семисадов покачал головою, прикрикнул:
– Чего поешь, дурья голова!
– А ты меня не учи! – злобно ответила женка.
Семисадов сказал Иевлеву негромко:
– Намучился народишко, Сильвестр Петрович. Покормить бы получше, что ли?
– А где взять харчей-то? – спросил Иевлев. – В море рыбари не ходят, народ весь на работы согнан, во всей округе не пахано, не сеяно...
– Помирают много, – опять сказал Семисадов. – Лихорадка бьет, цынга тож. Кто занемог – на корье не больно поправится...
Сильвестр Петрович сжал зубы, шел, не оглядываясь на Семисадова. У амбара с воинскими припасами сказал:
– Зайдешь ко мне в избу попозже, я денег дам, в Архангельске на торжище купишь требухи. Посвежее ищи. Щей наварят трудникам...
Семисадов угрюмо ответил:
– Разве сим поможешь, Сильвестр Петрович? Ну день, ну два, а далее что? Опять голодуха? Вор на воре сидит, вором подпирается...
– Вешать будем! – сказал Иевлев. – Головы ворам рубить. Нам нынче не до шуток! Ежели человек такой нашелся, что работных людей обворовывает, петлю ему на шею, и весь сказ...
Он вынул из кармана большой ключ, велел караульщику отойти, отворил тяжелую дверь. Семисадов свистнул в два пальца, по свистку прибежал амбарный приказчик. Стали мерять оставшийся воск. Покуда меряли, Семисадов сказал:
– Всякого-то не вздернешь на сук, Сильвестр Петрович. Который поплоше да грошами ворует – того вздернуть дело нехитрое. А вот который на каменные палаты золотом гребет – как его ухватить? Скользкий, небось...
– Ты про что? – спросил Иевлев.
– Сами знаете...
– Больно разговорчив стал, боцман! – сказал Сильвестр Петрович. – Язык долог...
– Народ говорит, не я один! – усмехнулся Семисадов.
– Хватит! – приказал Иевлев.
Семисадов замолчал. Лицо его стало замкнутым. Когда Иевлев ушел из амбара и шаги его затихли вдалеке, приказчик сказал шепотом:
– Как бы воеводу нашего, прости господи, не зашибли ненароком. Лютует народишко повсюду...
3. ЕЩЕ ШПИОН!