Россия молодая. Книга 1

– Тебе, молокососу, он государь великий, а не Петр Алексеевич, – жестко сказал Иевлев. – Запомни покрепче, избудешь беду...

Недоросль поморгал, склонил с покорностью голову набок, сложил припухлые губы сердечком. Иевлеву стало смешно.

– Величать-то тебя как?

– Василий, сын Степанов Спафариев.

– Из греков, что ли?

– Вотчина наша, сударь, под Калугою, сельцо Паншино, да Прохорово тож...

– Один ныне едешь?

– С денщиком, сударь.

– Незадача тебе. От нас-то ныне дороги нет. Ждем здесь шведа.

– Для чего ждете? – спросил Спафариев.

– В гости.

– Неужто?

– Да ты, братец, не полудурок ли? – с серьезной миной спросил Сильвестр Петрович.

– Многие таковым меня почитают, – нисколько не обидевшись, ответил дворянин. – Да я-то не прост, свой профит вот как понимаю. Батюшка покойник в давние времена иначе, как полудурком, меня и не называл; что греха таить, сударь, почитай до тринадцати годов штаны-то мне не давали, в халате голубей гонял, ну а с возрастом и батюшка ко мне переменился. Ты, сказал, Васька, хитер безмерно...

Иевлев молчал, вглядываясь в дворянина, в безмятежные его голубенькие глазки, в бровки домиками, в розовое лицо, так и дышащее сытостью, добрым здоровьем, безмятежным спокойствием.

– Иные недоросли за море боялись ехать, – продолжал Спафариев, – а я, сударь, по чести скажу – нисколько не боялся. На Руси нынче как говорят? На Руси, говорят, жить – значит служить. А служить, так и голову можно сложить. Некоторые сложили, живота лишились. Я и рассудил скудостью своей: это у кого кошелек пуст – тому за морем холодно да голодно, а я, чай, не беден, мне в заморских землях и славно будет, и сытенько, и весело. Да и пережду там тихохонько...

– Чего же ты, к примеру, переждешь?

– Времечко пережду. Все минуется, сударь. Батюшка мой бывало говаривал: все на свете новое – есть то, что было, да хорошо позабылось. Я бы сие новое и переждал. Иные в заморских землях печаливаются, а я нисколечко. Обучаюсь новоманерным танцам, галанту французскому, амурные некоторые приключения испытываю, дружась с ихними добрых родов кавалерами, счастливым себя почитаю...

– Да ведь тебе, Василий Степанович, навигатором быть?

– Мне-то? Для чего, сударь? Меня море бьет, я на корабле пластом лежу, молюсь лишь прежалостно...

– Прежалостно али не прежалостно, да послан ты государем в учение?

– Ну, послан.

– А раз послан в учение, то и спросят с тебя со строгостью...

– Уж так непременно и спросят...

– Верно толкую – спросят. И должно будет ответить.

– Чай, нескоро еще...

Недоросль сидел отвалясь, разглядывая руку в перстнях, любуясь блеском камней.

– А вдруг да скоро спросят? Тогда что станешь делать?

– Не всем же навигаторами быть, – в растяжечку молвил Спафариев. – Надо в государстве и порядочных шаматонов галантных, сиречь любезников, иметь. Мало ли как случится: прием какой во царевом дворце, ассамблея, иноземная принцесса прибыла, к ей кого в куртизаны для препровождения времени в амурах определить требуется...

– Вона ты куда метишь?

– А для чего, сударь, не метить? Какая ни есть метресса, все же с ей забавнее, нежели над пучиной морской в корабле качаться и, не дай бог, еще из пушек палить...

– Есть ли только должность такая – куртизан при дворе? – с лукавством в голосе спросил Иевлев.

– Должности нет, да дело есть куртизанское, – молвил недоросль, – то мне точно ведомо. А к сему делу я надлежаще выучен. Сам посуди: политес дворцовый мне не в новинку, во всякую минуту могу пахучими духами надушиться, для чего их всегда при себе в склянке ношу, собою я опрятен, лицо имею чистое, тело белое, не кривобок, не горбат, в беседе говорлив и забавен, росту изрядного, да ты сам, сударь, взгляни...

Он приподнялся с лавки и встал перед Иевлевым в позу вроде тех, в которых находились статуи, виденные Сильвестром Петровичем в заморских парках: одну руку с отставленным мизинцем недоросль держал возле груди, другую пониже.

– Что же сие за позитура? – спросил капитан-командор.

– Сия позитура уподобляет кавалера Аполлону, али еще какой нимфе летящей...

– Ишь ты! – покачал головою Иевлев.

– Истинный кавалер завсегда, сударь, думать должен об своем виде и являть собою пример живости, легкости и субтильности...

– Эк хватил! Да разве ты субтилен?

– Я-то не субтилен, но замечено мною, сударь, что некоторые тамошние метрессы – виконтессы и маркизы немалую склонность имеют к таким куртизанам, кои подобны мне и румянцем, и доблестью, и добрым своим здоровьем. Плезир, сиречь удовольствие...

– Плезир плезиром, – перебил Иевлев, – ну, а как спросит с тебя государь навигаторство, – тогда что станешь делать?

Спафариев сел на лавку, вздохнул, пошевелил бровками, ответил погодя:

– Тогда я паду в ноги, откроюсь, сколь нелюбезно мне море, сколь не рожден я для сей многотрудной жизни. Простит...

– Ой ли?

Недоросль задумался.

Сильвестр Петрович набил трубочку, поискал трут с огнивом, не нашел. Недоросль его и злил и забавлял. «Чего только не навидаешься за жизнь-то! – раздумывал он, с усмешкою вглядываясь в Спафариева. – Чего не встретишь на пути на своем. Темны дела твои, господи!»