Россия молодая (Книга 2)

Егор охнул, сунулся было к люку, но там заскрипели ступени, и тотчас же из каюты появился Рябов - совершенно такой же, каким был четыре года назад. Позевывая и потягиваясь могучими плечами, он зорко огляделся и произнес врастяжечку, неторопливо, знакомым с детства голосом:

- Ишь ты! Выходит, и верно - дома!

Выбравшись на палубу, он сказал Егорше, будто вчера только виделись:

- Вон каков? В мундире! Ну, здравствуй, Егорище...

Тот смотрел, застыв на месте: истинно с того света вернулся человек, а по виду ничего особенного и не было, кормщик как кормщик, разве вот чуть поседела голова, да тверже сделался взгляд...

- Семейство-то мое как?

- Семейство? - переспросил Егорша глупым голосом.

- Семейство. По-здорову ли Таисья Антиповна да сын мой?

- По-здорову, по-здорову! - словно очнувшись, быстро и счастливо заговорил Егорша. - И сиротка твой здоров, и Таисья Антиповна - вдова неутешная...

Зеленые глаза кормщика весело блеснули:

- Голова садовая! Какая же она вдова при живом-то муже? И Ванятка, небось, не сирота, коль я пред тобою жив...

И не торопясь, не оглядываясь на Егоршу, спустился на берег. За ним пошли Кислов, хроменький Митенька Борисов, отрастивший бороденку, другие промышленники и мореходы. На берегу Рябов встал на колени и истово приложился губами к черной сырой земле. Уже взошло солнце и теплым светом заливало зеленый росистый луг возле шанцев, караульную вышку, ели, таможенных солдат, заштилевшее море и опустившихся на колени корабельщиков. Замерев, почти не дыша, стояли таможенные солдаты с драгунами, смотрели, как здороваются с родной двинской землею морского дела старатели, как быстрые стыдливые слезы текут по их потемневшим обветренным лицам, как вынесли недужного, всего опухшего от цынги, и как он со стоном припал всем лицом к мокрой яркой траве...

Первым поднялся Рябов, хлопнул Егоршу по плечу, сказал:

- Длинен вырос!

- Дядечка! - произнес Егорша, не помня себя от радости. - А мы уж и не чаяли...

- Ничего, живой!.. - усмехнулся Рябов. - Многих схоронил, а все живой. Не берет меня море. Веди, брат, кашей угощай да говори, чего у вас слыхать. Меня-то в поминанье записали?

- Записали!

- Слышь, Митрий! - позвал Рябов. - Меня в поминанье записали, оттого, небось, и жив. Боговы шуточки...

Митенька подошел ближе, насупился:

- Все-то вы суесловите, дядечка! Разве бог шутит? Грех и думать так. Вот он нас к земле родимой привел!..

- Ты отмолишь, молельщик!

Егорша побежал хлопотать - варить мореходам кашу, таможенные солдаты разжились водочкой, Тимофей Кислов им рассказывал:

- Прихожу в губу - на Грумант, а они там. Что ты скажешь? Бородищи вот отрастили, избу добрую выстроили, медвежатины запасено, рыбы, оленины... На всем побережье сами хозяйствуют - словно вотчина боярская. И Иван Савватеич, конечно, старшой. Да, так, значит, живут ничего. Ну кресты, конечное дело, крестов много - могилки: беда там у них случилась, то враз и не рассказать. А нашу лодью льды заковали, не выйти никак, не пробиться из губы...

Митенька в это же время негромко говорил Рябову:

- Местность не вспоминаете, дядечка? Вон и караулка еще стоит, почернела вся. Вы тогда с Таисьей Антиповной в караулочке заместо избы проживали, а я к вам сюда бывало хаживал, еству носил, песни мы тут пели, вона на песке. Не вспоминаете?

Рябов дернул Митрия за жидкую бороденку, усмехнулся:

- Тоже! И мы нынче с бородою! Богат, что ли, стал? Давеча у норвегов говорили: на Руси, дескать, за бороды деньги берут...

Егорша кивнул:

- Берут, дядечка! То - правда.

- А будто война у нас - тоже правда?

Пустовойтов рассказал, что воюет нынче Русь со шведом, была превеликая баталия под Нарвою, та баталия кончилась весьма печально: шведы одержали викторию.

- Баталия, виктория! - с досадой сказал Рябов. - Набрались слов и шумят без толку. Ты понятно говори: кто верх-то одержал?

- Шведы.

- Что ж так?

- Сила их была, дядечка. Ну, и офицеры, конечно, иноземцы им передались.

- А где та Нарва?

- Не близко, дядечка.

- На том и замирились?

- Какое замирились? - обиделся Егорша. - Быть войне великой. А покуда дела таковы: шведы эскадру собрали, слышно - идут морем Архангельск промышлять, верфи будут жечь, мастеров корабельных смертью казнить, корабли либо с собой угонят, либо потопят.

Рябов слушал внимательно, даже кашу есть перестал.

- Иноземцев-то офицеров у вас много? - вдруг спросил он.

- Нынче немного! - ответил Егорша.

Кормщик снова принялся за кашу. Егорша рассказал, что в Архангельске нынче не лаптем щи хлебают, построили крепость на Двине, шведа берегутся денно и нощно, нелегко ему, вору, будет разорить город и угнать флот.

- А кораблей-то добрых понастроили?

- Добрых, дядечка Иван Савватеевич, добрых, и немало. Флот. И стопушечные корабли есть нынче у нас, и фрегаты, и яхты...

- Стопушечные?

- Стопушечные, дядечка.

- В океан-то флотом своим хаживали?

- Сбирались нынешним летом, да не поспели.

Помолчали.

- Кто же тут начальником над вами, над войском? Иноземец?

- Зачем иноземец! Начальником над нами свой, русский человек капитан-командор Иевлев.