Россия молодая (Книга 2)

- Пушек чугунных числом сто семь. Мортир - одна. Гаубиц - семь...

Егорша издали крикнул:

- Господин шаутбенахт, вы гляньте...

- Чего глядеть-то?

- Есть чего...

Иевлев подошел поближе, Егорша высоко держал факел. Коптящее пламя осветило ствол большого орудия, искусную резьбу, старые литеры...

- Наша пушка! - скрывая волнение, сказал Иевлев. - Литье давнее, при царе Иване Васильевиче так работали. Что ж, пиши, инженер: пушка русского литья, добрая... Может, какой Кузнец над ней трудился...

Считали ядра - одиннадцать тысяч штук, порох - двести семьдесят бочек, шпаги - триста, пять тысяч ручных гранат, свинец, селитру, смолу, латы, ружей более тысячи. Потом все вместе осматривали башни, давая им новые русские имена: этой быть Шереметевской, этой - Репнинской, этой - Головина.

На рассвете, обойдя крепостные стены и тайные ходы, арсеналы и пороховые погреба, вернулись в лагерь. Утро было холодное, с Ладоги дул пронизывающий ветер, по Неве бежали белые пенные барашки. В шлюпке Кочнев сказал:

- А на берегу виселицы поставлены...

Сильвестр Петрович всмотрелся, увидел: на лагерном плац-параде, выстроившись побатальонно, стояли неподвижно гвардейцы Преображенского и Семеновского полков, солдаты Романовского, Гордона, фон Буковина.

Однообразно, уныло, дробно трещали барабаны, высвистывала флейта.

- Чего такое? - спросил Рябов.

Шлюпка врезалась в низкий берег, Сильвестр Петрович медленно пошел к плац-параду, протиснулся между работными людьми и очутился у виселицы, перед которой двумя шпалерами стояли преображенцы. У каждого из них в руке был гибкий прут, и этими прутьями гвардейцы наотмашь с поддергом хлестали голого до пояса рослого солдата, который медленно и устало шел, привязанный руками к ружью. Немного погодя Сильвестр Петрович понял, что солдат не сам идет - его волокли два сержанта, и путь солдата вел к виселице. Так под взвизгивания флейты и треск барабана его подвели к низкому эшафоту и поставили на колени. Обнаженная спина солдата почернела и вздулась, а в некоторых местах была словно изорвана, лицо его, бескровное, усохшее, не имело никакого выражения, только страшно синели белки полузакрытых глаз...

- Кто таков? - спросил Иевлев у стоящего рядом угрюмого офицера с обожженной щекой.

Офицер покосился на контр-адмирала, ответил, с трудом двигая изуродованными ожогом губами:

- Сей скаред от приступа бежал, со струга выпрыгнул и схоронился в лесу, а в его сумке фитили были, господин шаутбенахт. Без фитилей гранатных мы остались...

Он помолчал, отворотившись, потом добавил:

- Велено за сие воровство оного изменника после прогнатия скрозь строй казнить смертью через повешение и без исповеди, а также без святого причастия, с заплеванием лица...

Армейский профос - палач, мужчина медлительный и мощного телосложения, - отвязал приговоренного от ружья, поднял с колен, трижды плюнул в его белое, уже мертвое лицо и накинул ему на шею петлю. Барабаны забили нестройно, флейта завизжала. Профос поглядел на секретаря Шафирова - не скажет ли вдруг помилования. Шафиров, сидя на лошади, махнул белым платком. Палач поплевал на ладони, взялся за конец пеньковой веревки, ударом ноги вышиб из-под казнимого скамью. В наступившей вдруг тишине раздалась команда, гвардейцы и солдаты вздели ружья на караул.

Сильвестр Петрович, вернувшись к себе в балаган, выпил кружку сбитня, унял в себе дрожь, хотел было прилечь, да раздумал, вновь потянуло на люди. Когда, покурив трубочку, вышел в лагерь, на крепости Шлюссельбург Ключ-город вздымали русский трехцветный флаг.

Солдат после свершения обряда казни перестроили лицом к Неве, артиллеристы встали с зажженными фитилями у своих пушек. На фрегатах "Святой Дух" и "Курьер" тоже приготовились к пальбе.

Александр Данилович Меншиков - бомбардир, поручик Преображенского полка, нынешний губернатор и комендант Шлюссельбурга - двумя руками, ровно стал натягивать шкерт, огромное полотнище медленно поползло по новому флагштоку Государевой башни к холодному осеннему небу.

Ветер с Ладоги, налетев порывом, развернул флаг, громко щелкнул им над зубцами башни.

Петр, стоя неподалеку от своего шатра, вдавил фитиль в затравку. Пушка ахнула, за нею нестройно загремели другие орудия. Шереметев негромко сказал царю:

- С добрым началом тебя, господин капитан. Наше нам возвернулось. Истинно - разгрызен Орешек!

И истово, старым русским обычаем, дотронувшись рукою до приневской земли, поклонился русскому флагу.

Я забывал себя, когда дело шло

о пользе отечества.

Суворов

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1. ВЕТЕР БАЛТИКИ

В апреле войска Шереметева покинули лагерь, раскинувшийся по берегам возле Орешка, и стремительным маршем двинулись болотами и лесами вдоль Невы. По реке шли лодьи, струги, фрегаты - везли пушки, ядра, порох, продовольствие для всей многотысячной русской армии. Солдаты шли бодро перед походом они получили государево жалованье, новые, доброго сукна кафтаны, крепкие башмаки. На привалах варили щи с головизной, давалось по чарке водки. Страшный переход от Нюхчи до Ладоги многому научил.